Сентябрь 2016 года

— Меня зовут Генка, и я умею видеть будущее, — сказал я, и все в классе засмеялись.

Тамара Степановна тоже улыбнулась, но тут же взяла себя в руки.

— Странно, Щепкин, ты себя классу представил: Генка-провидец. Глупости какие-то! Разве я просила выдумывать? Левина! — Тамара Степановна обратилась к сидящей за первой партой Светке. — Можешь повторить домашнее задание?

Левина, наша самая лучшая ученица, отличница и страшная зануда, покорно отчеканила:

— Составить рассказ о себе, чтобы познакомить одноклассников со своей семьей, жизнью и увлечениями.

Тамара Степановна довольно кивнула. Светка села на место.

— А ты нам сказки рассказываешь, — снова обратилась ко мне учительница.

Я отрицательно помотал головой. Вообще-то я люблю приврать, когда дело касается моих оценок или поведения в школе. Но тут я был совершенно серьезен. Знал, конечно, что мне не поверят. В это только бабушки старенькие верят. Зинаида Петровна, например, из школьного гардероба, сразу сказала, что у меня дар. А я и не отрицал. Это естественно, что в классе все смеются, — завидуют, и дело с концом. А Тамара Степановна вообще в том возрасте, когда к детям относятся несерьезно. Как к неполноценным каким-то или морским свинкам. Кормишь их, кормишь, а они тебе жизнь портят.

Я взрослых сразу раскусил, поэтому и не говорил никому про свои способности. Но тут такое задание — как не рассказать? Тем более, больше у меня в жизни ничего и нет. Папа с мамой на работе с утра до ночи, бабушка телевизор смотрит. О чем говорить? Весь день в школе, вечером — уроки и футбол во дворе. Зато к ночи… Я уже сказал, что могу видеть будущее. Но как — так и не успел объяснить — прервали.

— Знал, что не поверите, — сказал я и махнул рукой.

Тамара Степановна слегка расстроилась. Она вообще не любила, когда кто-то знал что-то без нее.

— А вот и нет, — возразила она, немного подумав. — Мы просто не видим доказательств, вот и считаем твое заявление фантазией. Правда, ребята?

И Тамара Степановна посмотрела на Левину. Та закивала так, что чуть голову не потеряла. Вот подлиза! Остальные тоже что-то согласно промычали. Мне ничего другого не оставалось, как только продолжить.

— Видения приходят ко мне во сне, — сказал я. — Например, сегодня мне приснилось, что вы ставите мне два…

— А вот и нет! — радостно возразила Тамара Степановна. — Не угадал. Я как раз собиралась поставить тебе отлично.

И она гордо вывела в журнале жирную пятерку.

— Ну? Что теперь скажешь? — сказала она с видом победителя.

— А Вы разве не знаете, что во снах все наоборот происходит? Если снится двойка, то на деле ставят пять. Все правильно.

Тамара Степановна от досады закусила нижнюю губу.

— Что ж, — процедила она сквозь зубы. — Раз так, скажи-ка мне, Щепкин, что я поставлю тебе завтра?

— Не знаю, — я пожал плечами. — Это мне только сегодня ночью приснится.

— Так, — сказала Тамара Степановна и встала из-за стола. — Что тебе еще снилось?

Я задумался.

— Много чего, — начал перечислять я. — Что Левина с дурацкими хвостиками придет, что у Воронина карандаш сломается, что директор заболеет…

— Ага! — Тамара Степановна подняла вверх указательный палец. — Вот ты и попался! Я Николая Семеновича только что в учительской видела. Он себя так хорошо чувствует, что даже на одной ноге в школу прискакал и через две ступеньки перепрыгивал!

Тамара Степановна довольно улыбалась. Все смотрели на меня выжидающе. А я смотрел на дверь. Через секунду она распахнулась, и в класс вбежал запыхавшийся завуч.

— Тамара Степановна, извините, что прерываю! — сказал он. — У нас ЧП! Николай Семенович споткнулся и упал с лестницы. За ним уже и скорая приехала. Подойдите, пожалуйста, после урока ко мне в кабинет!

Тамара Степановна молча кивнула и перевела на меня испуганный взгляд. Когда дверь за завучем закрылась, она обратилась ко мне дрожащим от волнения голосом.

— Что еще?

Я почесал в затылке. Я не так уж хорошо запоминал сны. Специально, чтобы жизнь интереснее казалась. Скучно ведь, когда все наперед знаешь. Но раз уж попросили…

— Кажется, завуч тоже куда-то упадет, — неуверенно сказал я. — Только вот не знаю, куда именно.

Тут в коридоре послышался грохот и сдавленный крик. Тамара Степановна выскочила из класса. Вернулась она почти сразу, бледная, как полотно.

— Кто-то в коридоре каучуковый мячик оставил, — сказала она.

На улице послышался вой сирены. Тамара Степановна села за свой стол и опустила голову.

Я сочувственно вздохнул.

— Вы не переживайте, — сказал я. — Такие дни не часто случаются. Я вам обязательно завтра утром позвоню, расскажу, что да как.

— Нет! — воскликнула Тамара Степановна. — Ты уж, пожалуйста, ничего больше не говори. Хватит.

Лучше будем дальше Пушкина проходить. Он уже и так на дуэли погиб, с ним ничего случиться не может.

Я с сомнением посмотрел на учительницу.

— А мне, кажется, приснилось, что он тоже куда-то падает…

Но я не успел вспомнить, куда: Тамара Степановна запустила в меня томиком Александра Сергеевича, так что я едва увернулся.

После этого я решил свои сны никогда не запоминать. А то мы скоро должны «Войну и мир» проходить. А Толстым Тамара Степановна точно не промахнется.

Меня зовут Тим, и мне десять. Тим значит Тимофей. Так же зовут бабушкиного кота. Ему тоже десять. Он старый, и у него все время лезет шерсть. Бабушка вычесывает ее специальной щеткой, но это не помогает. Я выгляжу намного лучше Тимофея. Я не линяю, могу быстро бегать и высоко прыгать. У меня отличное зрение, и я хорошо слышу.

Бабушка говорит, что Тимофей долгожитель.

— Значит, и я тоже долгожитель? — спросил я однажды.

Бабушка засмеялась:

— Видишь ли, — сказала она. — Один год в жизни кота равен семи годам жизни человека.

Я посчитал. Получилось, что Тимофею семьдесят лет.

— Ого! — сказал я и посмотрел на кота с уважением.

У меня есть сестра. Она очень маленькая, ей всего десять месяцев. Ее зовут Зой, и она недавно научилась ходить. Мама говорит, что скоро она будет бегать быстрее меня. Я так не думаю. С такими коротенькими ножками, как у Зой, далеко не убежишь. Конечно, маме я этого не говорю — зачем ее огорчать.

Мама любит Зой. Папа любит Зой. А я люблю, когда она щиплет меня за нос. И еще мне нравится щекотать ей живот. Тогда она громко смеется. И я смеюсь. И родители тоже. Хорошо когда мы смеемся все вместе.

Еще у меня есть лучший друг. Его зовут Генка и он живет в соседнем доме.

Когда появилась Зой, Генка сказал:

— Ну, теперь все!

— Что все? — не понял я.

— Да все, — вздохнул Генка. — Они теперь с ума сойдут. Все подарки ей. А тебе — кукиш.

— А ты-то почем знаешь?

Генка покачал головой.

— У Лешки Соколова та же история.

«Действительно, — подумал я. — Если у Лешки Соколова то же самое, значит, надо держаться».

Правда, держаться оказалось особенно незачем. Родители вели себя так же, как раньше. Папа водил меня в зоологический музей и на подводную лодку. Мама готовила мои любимые тосты с сыром и целовала в лоб, провожая в школу. Но на душе у меня было неспокойно. Я все время ожидал чего-то необычного и подозрительного. Такого, из-за чего бы сразу понял, что меня больше не любят. Ждал-ждал. И наконец-то дождался.

На Новый год папа с мамой подарили мне мобильный телефон. Я давно о нем мечтал. У нас в классе мобильники уже у всех есть.

— Смотри! — сказал я Генке. — А ты говорил: «держись»!

Генка недоверчиво взглянул на телефон. Посмотрел меню, послушал звук.

— А игр сколько? — спросил Генка.

— Три! — гордо ответил я и показал папку с играми.

Генка помотал головой и вздохнул.

— Бедняга, — сказал он и похлопал меня по плечу. — Даже не понял, что тебя облапошили.

Я отобрал у Генки мобильник и сунул его в карман.

— Почему это? — спросил я.

— Почему-почему, — протянул Генка. — Устаревшая модель. Я видел такую в магазине. Копейки стоит.

— Ну и что? — я притворился, что мне все равно.

— А то, — продолжал Генка, — что началось твое притеснение. Вот скажи, что Зойке подарили?

Я попытался вспомнить. Какие-то пластиковые кубики, куклу с закрывающимися глазами, игрушечную коляску, мячик, платье с бантиками, музыкальную шкатулку…

— Можешь не перечислять, — остановил меня Генка. — Чуешь разницу? А тебе какой-то старый калькулятор.

— Мобильник, — поправил я Генку.

— Одно и то же, — отмахнулся он.

Мне казалось, что в Генкиных словах нет ни капли правды. Если меня стали меньше любить, то зачем вообще дарить подарки? Оставили бы с носом. Я бы сразу все понял. К чему такие намеки?

На мои доводы Генка ответил:

— Родители люди деликатные. Не могли же они тебе ни с того ни с сего заявить: «Тимофей Игоревич, мы вас больше не любим. Уходите». Вот и выбрали осторожную тактику. Сперва некачественные подарки, потом протухшая еда, коврик вместо кровати, а там и до детского дома не далеко.

Я ужаснулся. Ни в какой детский дом я не хотел. Максимум к бабушке. Но у нее уже один Тимофей есть. Он хоть и старый, но она его ни за какие коврижки на меня не променяет. Тем более я ем больше. А может быть, бабушка вообще с родителями заодно? Она ведь, кажется, тоже Зой какую-то дорогую штуковину подарила…

— Лошадку, — вспомнил я вслух.

— Чего? — переспросил Генка.

— Да так, ничего.

Я достал телефон из заднего кармана. Кажется, он еще и не новый. Ну да, наверное, в комиссионке купили. Мне стало совсем тоскливо.

Я положил телефон обратно, сполз спиной по стенке и сел на пол.

— Что же теперь делать? — спросил я сам себя. Ответил Генка.

— Не отчаивайся! — сказал он. — Мы тебя спасем... Я тысячу раз об этом фильмы видел. Надо тебя похитить. Ну, чтобы родители заволновались и поняли, как ты им дорог.

Я посмотрел на Генку снизу вверх.

— Кому я такой нужен? Меня и похищать-то некому.

— Похитители всегда найдутся, — заверил меня Генка. — К тому же не обязательно ведь по-настоящему тебя красть. А родители пусть думают, что все взаправду.

Генка сел рядом и стал объяснять. Он сказал, что нужно самим написать анонимное письмо. А лучше вырезать буквы из журналов и составить из них слова, чтобы нельзя было определить почерк. Оставить письмо под дверью, а самому денек где-нибудь переждать. Родителям суток вполне хватит, чтобы поволноваться. А потом, когда они потеряют надежду и раскаются в своих коварных умыслах, я появлюсь. Скажу, что чудом сбежал от похитителей.

Вот и все.

Из кармана послышалась веселая мелодия. Звонил папа. Сказал, что не сможет заехать за мной. Зой надо везти в поликлинику.

— Дело труба, — сказал Генка.

Я понурился. Наверное, Генка прав. Без самопохищения не обойтись.

— А где же мне всю ночь сидеть? — спросил я обреченно.

Генка встал и потянул меня за собой.

— Пойдем ко мне, — сказал он. — Я тебя дома спрячу, мама и не заметит.

Пока мы шли к Генке домой, мне вспомнился кот Тимофей. Бабушка часто говорила о том, что в десять лет коты уже становятся обузой. За ними надо постоянно прибирать, мыть и стирать. Я вспомнил, как часто мама за мной убирает. Мне стало так горько, что захотелось плакать. Наверное, я сам виноват, что меня разлюбили. Но ведь и Зой не подарок. Постоянно разбрасывает игрушки по полу, лезет куда не надо. А ей — ни слова. Говорят, она еще маленькая, не понимает. Наверное, рассчитывают на то, что, когда она вырастет, будет аккуратной.

— Ха! — сказал я вслух.

Генка, который шел чуть впереди, обернулся.

— Ты чего? — спросил он.

Я махнул рукой, и мы пошли дальше. Больше я ни о чем не думал.

Дома у Генки никого не оказалось. Мама должна была прийти поздно, папа работал в ночь. Мы стали искать журналы и вырезать нужные буквы. Сперва получилось так:

«Мы похитили Тима. Давайте выкуп. Похитители».

— Чего-то не хватает, — сказал Генка и добавил: «Мы похитили Тима. Давайте выкуп. Убьем. Похитители».

— Как-то непонятно получается, — сказал я. — Кого они убивать собираются? Родителей, выкуп или меня?

Генка задумался.

— Н-да, — сказал он. — Действительно непонятно.

Генка стал рыться в журналах.

Вот что получилось теперь:

«Мы похитили Тима. Давайте выкуп. Убьем Тима. Похитители».

— Ну как? — спросил Генка.

— Уже лучше, — сказал я. — Только теперь кажется, что они меня убьют, когда выкуп получат.

Генка недовольно заворчал.

— Ты прямо как Тамара Петровна по русскому, вечно найдешь, к чему придраться.

И Генка снова стал орудовать ножницами.

— Все, больше не буду переделывать, — сказал он и показал мне письмо.

«Мы похитили Тима. Давайте выкуп. Не дадите — убьем Тима. Похитители».

— Прекрасно! — одобрил я и даже немного испугался — так правдоподобно Генка все написал.

— Тогда я понес, — сказал Генка.

— Куда?

— К тебе, конечно, — Генка нахлобучил шапку. — Тебя же уже похитили.

И Генка пошел ко мне. А я остался сидеть у Генки. Было тихо. Так тихо, что я слышал, как тикают часы в соседней комнате. Я выглянул в окно. Генка, наверное, уже вошел в мой подъезд. Интересно, что скажет папа, когда прочтет письмо? И будет ли плакать мама? Зой, конечно, ничего не скажет, а плачет она и так постоянно. А вдруг мама и папа обрадуются и не захотят меня возвращать? Тогда что? Всю жизнь у Генки жить? Я огляделся. На пыльном экране телевизора было выведено «Гена» и рядом нарисована рожица. Край ковра залезал под диван. На столе — ваза с сухими цветами. Я снова посмотрел на улицу. Нашел окна своей квартиры и провел пальцем по стеклу.

— Там живет Тим, — сказал я.

На окне остался след от моего дыхания.

В дверном замке повернули ключ.

— Дело сделано! — крикнул Генка из коридора.

Я вскочил и побежал к нему.

— Ну как? Расскажи!

Генка победоносно вскинул голову.

— Ерунда, засунул письмо под дверь и — фьють! — Генка присвистнул. — Только меня и видели!

Генка даже не позвонил в звонок. Подумал, сами заметят. Не будут же они все время дома сидеть?

Тем более, папа сказал, что они поедут с Зой в поликлинику. Теперь оставалось только ждать. Весь вечер, всю ночь и еще утро.

— А днем уже можно будет пойти? — спросил я Генку.

— Днем — можно, — кивнул он. — Лучше бы, конечно, их до вечера помучить. Но раз тебе не сидится…

Завтра было воскресенье. Нам с Генкой повезло, что в школу не нужно. Туда ведь все равно пришлось бы идти — похитили тебя или нет.

Мы сидели с Генкой на кухне и пили чай.

— Люблю горячий, — сказал Генка и довольно зажмурился. — А ты?

— А я всегда холодной водой разбавляю.

Я смотрел на Генку и думал о том, что нет у него ни брата, ни сестры. Что ему, наверно, скучно здесь сидеть одному, ждать родителей с работы… Я снова посмотрел на свой дом. Мне захотелось высунуться в окно и крикнуть что есть сил: «Я тут!» Но я не крикнул. Меня похитили, и теперь я вынужден был сидеть у Генки и пить горячий чай.

— Я вот что думаю, — вдруг сказал Генка. — Мобильник отключи. Они ведь звонить будут. Я достал телефон. Вообще-то мне он нравился. Не знаю, почему Генка решил, что телефон устарел. Теперь мне казалось, что он совершенно новый...

— Дай я выключу, — не выдержал Генка.

Я отдернул руку и замотал головой. Я вспомнил, как смеялась Зой, когда я впервые показал ей язык. И еще вспомнил, как мама сегодня утром завязала мне развязавшийся шнурок. А папа засмеялся и взъерошил мои волосы.

Я вскочил с табуретки так резко, что она упала Генке на ногу.

— Ты чего?! — Генка схватился за ушибленное место.

— Извини! — крикнул я, на ходу надевая пальто. — Не хочу я похищаться!

И выскочил во двор. Мне хотелось во что бы то ни стало успеть домой до того, как родители прочтут письмо. Я бежал со всех ног. Ботинки скользили. Шапка съехала на глаза. Я попытался ее поправить, потерял равновесие и...

Бум!

Когда я открыл глаза, то увидел папу. У него изо рта шел пар.

— Сколько раз я тебе говорил, не бегай так быстро!

Я кивнул.

— Ты не ушибся? — послышался мамин голос.

Я помотал головой.

Папа помог мне встать.

— А я вас увидел, — сказал я как-то тихо и неуверенно.

Мы пошли домой. Письма в двери не оказалось.

Я перевесился через перила. Видно, Генка впопыхах перепутал квартиры и оставил записку этажом ниже. Там живет старенький дедушка, который редко выходит из дома.

Записку я потом забрал и порвал на множество маленьких кусочков. Зой смотрела, как я рву бумагу, и смеялась.

— Что это ты рвешь? — спросила мама, присаживаясь рядом.

Я поднял на нее глаза:

— Вы ведь меня любите?

Наверное, это прозвучало очень жалобно, потому что мама улыбнулась и сказала:

— Тим живет тут.

И показала туда, где сердце.

Я бросился к маме и обнял ее что есть сил.

Через несколько дней Тимофей сбежал из дома.

— И куда его понесло на старости лет? — спросила бабушка, грустно глядя в окно.

Я посмотрел на котенка, которого она вчера подобрала в подъезде.

— Не переживай, — сказал я и взял бабушку за фартук. — Он вернется.

Конечно, Тимофей не мог оставить записку.

Но если бы она была, я знаю, что бы в ней было написано.

Ирина Зартайская		Художник Ксения Почтенная, главный художник
Страничка автора		Страничка художника