Казанский собор
Казалось бы, сколько книг вышло в свет о Казанском соборе, сколько мы уже писали о нем (см. "Костер" № 2, 1996), какая экскурсия не останавливается у площади на Невском проспекте перед соборной колоннадой. И все-таки до обидного легко мы привыкаем к окружающим нас чудесам архитектуры и скульптуры. С привычным нелюбопытством отмечаем в памяти знакомые очертания, не вглядываемся, не вдумываемся в замечательные свершения наших великих предшественников. И спешим, спешим к таким часто незначительным целям. Спешим даже тогда, когда и спешить-то незачем и некуда, просто по привычке.
Многим ли из нас пришло в голову задержаться перед Казанским собором, высоко поднять голову, обойти его медленным шагом и разглядеть хотя бы несколько барельефов, возникших под резцом лучших скульпторов нашей Отчизны. И даже если со священной историей вы не знакомы, эти на редкость выразительные фигуры в своем стремительном взволнованном движении пророчески передадут тот национальный подъем, какой охватит Россию несколько лет спустя. И если потом вы подойдете к памятникам Барклаю де Толли и М. И. Кутузову, появившимся здесь несколько десятилетий позднее, вы наверное заметите, что завершения колоннад, обращенных к Невскому, становятся своеобразными грандиозными рамами для статуй полководцев. И барельефы над этими рамами зазвучат уже гимном свершившейся победе над Наполеоном.
Нет, совсем недаром наш город способен к столь волшебным превращениям, наделен магической силой предчувствия и предвидения. Так и случилось с Казанским собором. Заложенный почти за двенадцать лет до наполеоновского нашествия, он стал главным памятником в столице, посвященным грядущей Победе. Памятник, построенный заранее, памятник-пророчество...
А сколько раз, проходя по Невскому проспекту мимо Казанского собора, мы скользим рассеянным взором по его распахнутым крыльям и не останавливаемся в удивлении перед внушительными, но почему-то пустующими пьедесталами из сердобольского гранита, придвинутыми к колоннаде. А ведь это следы незавершенных замыслов великого архитектора и великолепных скульпторов. На пьедесталы должны были встать грандиозные фигуры архангела Гавриила работы Мартоса и архангела Михаила, созданного Демут-Малиновским. Однако финансовые затруднения, вызванные надвигающейся угрозой наполеоновского нашествия, остановили их отливку в бронзу. Но такими непременными, такими значительными акцентами во всем ансамбле они являлись, что пусть гипсовыми, пусть временными, но на свои пьедесталы все-таки взошли. Гравюры начала XIX века подтверждают это.
За десять лет сырой петербургский климат расправился с ними. И глядя на пустующие пьедесталы, печалишься о том, что Казанский собор не дошел до нас полностью таким, каким он был замыслен Андреем Никифоровичем Воронихиным и его талантливыми сподвижниками.
Сегодня одна из самых прекрасных решеток города на узкой улочке Плеханова стремится прильнуть к крылу соборной колоннады, но почти не воспринимается как часть грандиозного замысла Воронихина. Город значительно подрос, успел подмять под себя старинные сады, подступил к стенам храма, отлучил от него величавую музыку чугунной ограды.
Словно предчувствуя такую судьбу, и желая преодолеть ее, встали по краям решетки два высоченных пьедестала. Предполагалось, что на них взойдут еще более грандиозные (почти семиметровые!) гранитные фигуры апостолов Петра и Павла. Они-то уж ни за что не позволили бы отъединить воронихинскую решетку от ворот собора. Но и эти величественные пьедесталы остались лишь символом неосуществленной идеи.
А по генеральному плану с южной стороны собора предполагалось соорудить вторую колоннаду, совершенно сходную с уже существующей Северной. И получилось бы, что вокруг собора сформировались бы сразу четыре площади. Тогда совершенно по-новому зазвучала бы отодвинутая теперь в сторону знаменитая решетка, а главный западный вход в собор получил бы свое полукружное предместье, перестал бы ощущаться второстепенным. И тогда трудно было бы представить, какой фантастический размах приобрел бы пантеон русской славы, каким могучим аккордом в каменном гимне прозвучал бы полностью осуществленный проект. Даже нам, привыкшим к размаху классических петербургских ансамблей, вообразить такое можно только с замиранием сердца.
Тому, кто думает, что Казанский собор он знает хорошо, надо бы не торопиться с выводами. Сколько необычайно ярких открытий подарит он каждому, кто готов принимать их, сколько, казалось бы, устоявшихся представлений может обернуться самой неожиданной стороной. Вот хотя бы такой часто мелькающий в книгах о Воронихине факт: ну как, каким образом мог выиграть творческий спор с такими выдающимися мастерами, как Камерон, Томон, Гонзага, безвестный, вчерашний крепостной человек графа Строганова, не кончавший академий, имевший за душой только то, что сам, своим титаническим трудом осилил, узнал, понял.
Да потому, что известные архитекторы предлагали еще один более или менее похожий на петербургских собратьев храм, стоящий посередине площади, а Воронихин предложил ансамбль, охватывающий громадное пространство и подчинивший его себе. Но это — подчиненность красоте, изящному и необычайно выверенному изгибу площади. Необыкновенно точно выразил замысел архитектора наш современник, поэт Иван Демьянов:
И развел собор Казанский руки.Обнимая вечер голубой.
Рассказ опубликован журнале "Костер" за июль 1998 года.
