Мойка, 12...
Мойка, 12... Этот адрес не требует объяснений. Он как пароль.
Свернем с шумного Невского проспекта на набережную реки Мойки. Не доходя до Конюшенного моста, остановимся перед домом, принадлежавшим в начале XIX века княгине А. Н. Волконской.
Это старинное здание построено в традициях классицизма: центральный фасад украшен пилястрами и балюстрадой, первый этаж затейливо декорирован. По краям дома — арки с тяжелыми дубовыми воротами. А вот и мемориальная доска с надписью: "В этом доме 29 января 1837 года скончался Александр Сергеевич ПУШКИН".
Говорят, что любая боль со временем затихнет. Да, видно, не всегда, если столетия не в силах сгладить, отстранить или хотя бы затуманить остроту переживаний за нашего Пушкина. Сколько мальчишек во сне ли, в мечтах заслоняли поэта от дантесовской пули! Сколько девчоночьих слез упало и еще упадет на страницы книг, созданных свидетелями-очевидцами сорока шести предсмертных часов поэта, полных невыносимых физических и духовных мучений.
Прощаясь с жизнью, Пушкин прощался и с друзьями своей лицейской юности. Глубоко вздохнув, он сказал своему секунданту и тоже лицеисту Данзасу: "Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать".
Декабрист Иван Иванович Пущин из своего сибирского далека будто услышит призыв друга, будто уловит его несбыточное желание и напишет: "... кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная история, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России..."
В эти роковые часы прощания с жизнью, с начала и до конца, Пушкин проявил необыкновенное присутствие духа, невиданное мужество.
Старый, опытнейший врач Аренд, отойдя от него, сказал: "Я был в тридцати сражениях, я видел много умирающих, но мало видел подобного".
Один из друзей поэта, литератор и тоже врач Даль прошептал: "Терпеть надо, друг, делать нечего, но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче".
"Нет, не от боли стону я, а от тоски, — прерывающимся голосом ответил Пушкин. — Нет, не надо стонать, жена услышит, и смешно же, чтобы этот вздор меня пересилил..."
Изредка полудремотное состояние затуманивало его сознание. Раз он подал руку Далю и, слабо пожимая ее, проговорил: "Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше... ну, пойдем". И очнувшись, сказал: "Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и полкам; высоко... и голова закружилась..."
Люди все шли и шли проститься с поэтом. Шли женщины, старики, чиновники, студенты, ремесленники. Это шел народ. Это шли все те, к кому донеслось его светлое слово. Толпа заполняла Конюшенную площадь, теснилась на набережной Мойки. Что уж говорить о передней, где стоял гроб.
На фасадах домов, почти на каждом углу, было нацарапано углем — "К Пушкину". Иностранные наблюдатели говорили, что было пятьдесят тысяч человек.
"Один из этих никому не известных людей сказал: Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут..." Это строка С. Н. Карамзиной из письма того времени.
Жизнь поэта кончилась, но всемирная его слава нарастала, чтобы никогда не умереть.
Мойка, 12...
Сейчас в этом доме музей-квартира А. С. Пушкина. Всего четыре месяца прожил здесь поэт со своей большой семьей. Пушкины снимали бельэтаж — одиннадцать комнат, Вот столовая, буфетная, гостиная, спальня, детская... Кабинет.
Он обставлен очень скромно: письменный стол с черновиками, перо, полки с книгами и диван, на котором лежал смертельно раненный поэт...
Рассказ опубликован журнале "Костер" за февраль 1999 года.
