Сочинения

Материалы к сочинению по роману "Поднятая целина"

Данная тема затрагивает одну из самых острых, болезненных проблем истории нашей страны, нашедшей художественное отражение в произведениях писателей, современников событий, и последующих поколений. Долгое время классическим, хрестоматийным произведением о коллективизации считался роман М. Шолохова "Поднятая целина". Особую ценность роману придавал и тот факт, что он был написан сразу по горячим следам событий 30-х годов, завершившихся созданием нового колхозного строя. Поэтому на протяжении многих лет, начиная с 30-х годов, критика рассматривала "Поднятую целину" как наиболее правдивое художественное отображение процесса коллективизации, утверждающее победное торжество колхозного строя. Сейчас, в связи с обнародованием многих трагических фактов и материалов о той страшной эпохе, естественно, изменилось и отношение к роману, который теперь рассматривают как произведение, давшее неполную, упрощенную и искаженную картину русской деревни 30-х годов. Но это не умаляет идейно-художественной ценности шолоховского романа. Наоборот, многие хорошо известные сцены и эпизоды "Поднятой целины" получают сегодня иное осмысление и оценку, ибо рассматриваются с точки зрения не классовой, а общечеловеческой морали. Например, когда Шолохов описывает сцену раздачи бедноте вещей раскулаченных, то она вызывает не чувство торжествующей радости, как утверждали советские критики, а боль и жалость к плачущим детям и их матерям, у которых отбирают заработанное тяжким трудом добро. Именно так воспринимает это событие Андрей Разметнов, которого принято было ругать за мягкотелость, отсутствие коммунистической принципиальности, беспощадной ненависти к классовому врагу. Невольно возникает вопрос, как сам автор относился к изображаемому им процессу насильственного вовлечения крестьян в колхозы? Верил ли он в необходимость и действенность этой меры, направленной на превращение России в могучую индустриальную державу? Знал ли он о том, что происходило в действительности в казачьих станицах и хуторах? Попробуем ответить на эти вопросы, обратившись к фактам, документальным свидетельствам самого писателя по поводу происходящего на Дону. О том, что коллективизация здесь началась относительно рано и происходила в острейшей обстановке, свидетельствует письмо Шолохова из Вешенской в 1929 году: "А Вы бы поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижне-Волжском крае. Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хоперском округе у самого истого середняка, зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится". Суть того, что происходило на донской земле в "год великого перелома", ясна и без комментариев. Но спустя два года в 1931 году Шолохов публикует ряд очерков по вопросам коллективизации. Например, в "Правде" от 25 мая 1931 года весьма оптимистически описывается весенний сев на Дону: "Ты, товарищ, не сумневайся, — говорит автору казак-колхозник. — Мы все насквозь понимаем, как хлеб нужен государству Ну, может, чуток припозднимся, а посеем все до зерна". В этих бодрых интонациях уже угадываются голоса будущих героев "Поднятой целины". Напрашивается вывод о том, что автор, прекрасно знающий изображаемую жизнь, намеренно смягчал краски, чтобы его трактовка событий совпадала с политическим курсом партии. На фоне движения к власти фашизма в Германии он, безусловно, верил в необходимость быстрого экономического рывка, способствовавшего превращению России в несокрушимый военный лагерь. Ради этой широкомасштабной цели могли быть пригодны любые средства для ускорения процессов индустриализации и коллективизации, методы нажима, нетерпимости, безжалостности к врагам. Таким образом, неизбежные жертвы в ходе скорейшего строительства монолитного сильного государства были, по мнению писателя, исторически оправданы. Но, с другой стороны, стремясь к точному; реалистическому изображению действительности, Шолохов прибегает в романе к спасительному объяснению беззаконий и репрессий, творимых в деревне, "перегибами" местных властей, которые исказили "мудрую и гуманную" политику коммунистической партии. Особую роль в этом играет в "Поднятой целине" статья Сталина "Головокружение от успехов" (1930). Она совершает настоящее чудо — отвращает казаков от восстания против советской власти, которое хотел поднять есаул Половцев. Эту мысль легко подтвердить цитатой из романа, воспроизводящей слова казаков, обращенные к врагу. "Власть наша хуторская надурила, кое-кого дуриком в колхоз вогнали, много середняков окулачили... Ить наш председатель Совета так нас зануздал было, что на собрании и слова супротив него не скажи... и порешили мы все через ту статью в газете "Правда" не восставать". Сейчас такая мгновенная результативность воздействия печатного слова на психологию и мировоззрение казаков кажется крайне неубедительной, тем более, что знаменитая статья "Отца народов" была, как известно, вынужденной реакцией тогдашнего партийного руководства на широкое и повсеместное недовольство крестьянства политикой насильственной коллективизации, то есть это был лишь маневр с целью временного успокоения тружеников деревни. И нужный эффект действительно был достигнут. Хлеборобы с облегчением восприняли статью, так как думали, что генеральная линия партии якобы расходится с теми перегибами, которые допускали низовые партийные работники. Эти настроения изображены в "Поднятой целине" как массовые. Они-то и отражают стремление земледельцев к свободе выбора форм и средств хозяйствования. Шолоховский роман, видимо, создавался скорее как уче6ник новой жизни, как ее образец, положительный пример, к которому должны стремиться жители самой передовой страны. Поэтому вполне можно поверить свидетельствам том, что в деревнях "Поднятую целину" читали с упоением, отнюдь не отождествляя представленную в ней картину с реальностью, в романе Шолохова видели ту светлую жизнь, о которой тщетно мечтали, к которой стремились. "Поднятая целина" была трагической попыткой воспеть невоспеваемое, идеализировать действительность. В ней наглядно проявилось противоречие между большим художественным талантом и сковывающей его идеологической схемой, которая отразилась и в композиции романа.

Вспомним его начало. Почти одновременно в Гремячий Лог въезжает казачий есаул Половцев, враг советской власти, который пытается вовлечь хуторян в контрреволюционное восстание, и слесарь Давыдов с благородной и гуманной миссией — создать в Гремячем Логу крепкий колхоз. Контрастность целей идейных противников подчеркивает то, что коварный враг Половцев скачет в хутор ночью, трусливо скрывая свое лицо. Ясным, солнечным днем приезжает в Гремячий Лог коммунист Давыдов. Эта зримая деталь должна была наглядно продемонстрировать низость целей одного героя и благородство другого. Кроме того, уже начало романа четко определило его основной конфликт — ожесточенную классовую борьбу коммунистов с контрреволюционерами, отодвигая на задний план кричащие проблемы, сопровождающие сплошную коллективизацию. Вне поля зрения автора оказались, таким образом, идущие на север эшелоны со спецпереселенцами, голодные толпы мужиков, искалеченные судьбы детей "кулаков". Значит, жесткая идеологическая схема уже обрекла роман на неполную, урезанную правду о времени. Но благодаря замечательному таланту писателя эта правда все-таки просочилась в роман, отразив основные драматические обстоятельства, имевшие ключевое значение в процессе коллективизации. Правда, они изображаются автором не во всем объеме и полноте. Например, только пунктиром обозначены наиболее резкие, насильственные действия руководителей и инициаторов коллективизации во время раскулачивания. Особенно ярко это проявляется в образе коммуниста Макара Нагульнова. Чего стоят его откровенные признания о собственном способе агитации за колхозы: "Я за колхоз как агитировал? А вот как: кое-кому из наших злодеев, хотя они и середняки числются, прямо говорил: "Не идешь в колхоз? Ты, значит, против Советской власти? В 19-м году с нами бился, супротивничал, и зараз против? Ну, тогда и от меня миру не жди. Я тебя, гада, так гробану, что всем чертям муторно станет". Говорил я так? Говорил. И даже наганом по столу постукивал". Что ж, к этому способу агитации добавить нечего. Такие "рыцари революции", как Нагульнов, своей нетерпимостью к собственнику, фанатичной преданностью идее мировой революции доводят до логического конца насильственную политику правительства по отношению к крестьянству, которая прикрыта ласковостью и деликатностью Давыдова или Ванюшки Найденова. Но они, в сущности, делают одно дело — отнимают хлеб у тружеников земли, выполняя спущенный сверху план. Зловещая правда 30-х годов прорывается, например, в таком эпизоде романа: "Андрей неотрывно смотрел в лицо Нагульнова, одевавшееся мертвенной пеленой. Неожиданно для Давыдова он быстро встал и тотчас же, как кинутый трамплином, подпрыгнул Нагульнов. — Гад! — выдохнул звенящим шепотом, стиснул кулаки. — Как служишь революции?! Жа — ле — ешь? Да я... Тысячи станови зараз дедов, детишков, баб... Да скажи мне, что надо, — их в распыл... Для революции надо... Я их из пулемета... всех порешу! — вдруг дико закричал Нагульнов, и в огромных расширенных зрачках его плесканулось бешенство, на углах губ вскипела пена, Макар забился в припадке". Такие бесноватые помощники партии отчетливо обнаруживали ее антигуманную античеловечную сущность. Никакие справедливые и высокие слова советских лозунгов, душевные, доверительные беседы Давыдова с хуторянами не могли прикрыть того бесспорного факта, что ради абстрактного мифического счастья всего народа производилось безжалостное истребление конкретных людей, составляющих тот же народ. О том, что происходило обесценивание человеческой жизни в эпоху раскулачивания и сплошной коллективизации, говорят действия Нагульнова, который, пользуясь доверенной ему властью, избивает единоличника Григория Банника и под взведенным курком нагана заставляет его дать расписку с обязательством вывезти семенной хлеб в колхозный амбар. С той же целью он арестовывает трех колхозников и держит их ночь под замком. Действия Нагульнова в романе Шолохова получают осуждение, но и героев, и автора не устраивают в основном их внешние проявления при абсолютной правоте той идеи, которая им руководит. Эта идея нередко вступала в противоречие с нормальными, естественными человеческими чувствами, рождая трагическую раздвоенность сознания героев, что особенно рельефно проявилось в образе Андрея Разметнова. Член гремяченской партячейки, верящий в правильность курса партии на сплошную коллективизацию, он тем не менее не в состоянии заглушить в себе жалость к детям раскулаченных. Разметнов — тонко чувствующая, добрая натура. Отсюда его обостренная впечатлительность и чуткость, помогающие ему неосознанно ощутить жестокость и несправедливость происходящего. Именно это заставляет его прийти в сельсовет и сказать: "Больше не работаю... Раскулачивать больше не пойду". Поведение Разметнова расценивалось советской критикой как проявление несознательности, наивности, недостатка ума. Другое дело — Нагульнов. Он при всех своих перегибах "гораздо сознательнее и принципиальнее" мягкотелого, жалостливого Разметнова, так как понимает необходимость беспощадной классовой борьбы. Такая идеологизированная трактовка образов "Поднятой целины" неприемлема в наши дни. Сейчас, пожалуй, именно переживания и поступки Разметнова кажутся наиболее близкими гуманистическому осмыслению трагедии, развернувшейся в "год великого перелома".

Еще один образ романа, середняка Кондрата Майданникова, вскрывает важнейшую проблему наших дней, берущую начало в роковых тридцатых. Это утрата крестьянином чувства хозяина, которая и привела спустя десятилетия к экономическому и моральному краху колхозной системы. Образ Майданникова отнюдь не был обойден вниманием критики. Напротив, умонастроение Кондрата, его душевные муки перед вступлением в колхоз получали очень простое и ясное объяснение. Они расценивались как борьба между частнособственническими инстинктами, которые автор называет не иначе, как "жалость-гадюка" или "чертяка", и стремлением к светлой колхозной жизни. Честный труженик, не помышляющий о войне с родной советской властью, пытается переломить себя, заставить поверить в будущее благоденствие и процветание обобществленного хозяйства. Но здравый крестьянский смысл подсказывает ему совсем другое: "Что, если разбредутся люди через неделю те, испугавшись трудного?" Кроме того, Майданников, как разумный трудолюбивый хозяин, очень легко может представить себе, как пойдет работа в колхозе, где нет "моего", где все только "наше". Ему больно думать о том, что за его скотиной, которую он вырастил с такой любовью и заботой, будет ухаживать нерадивый колхозник, лентяй и пьяница, который ее погубит. У него нет уверенности в том что общую работу все будут выполнять добросовестно, ибо слишком хорошо знает некоторых своих односельчан, не особенно заинтересованных в работе на совесть: "... сохнет всяк возле своего, а об чужих и — бай дюже. Ить нету зараз чужих, все наши, а вот как оно... За худобой не хотят смотреть, многим она обчужала". В этих бесхитростных рассуждениях простого земледельца слышится горькая правда о том, как настойчиво вытравливалось из души крестьянина его основное качество — чувство хозяина, рождающее в нем смелость, инициативу, готовность жертвовать сном и отдыхом ради того, чтобы с радостью увидеть плоды своего тяжкого труда. Естественно, что человеку, пахавшему от зари до зари в то время, как беднота слонялась по хутору, размахивая наганом и ничего не делая, мучительно жаль расставаться с хозяйством, которое далось ему потом и кровью, тем более, что и руководить колхозом, по всей видимости, будут все те же идейные бездельники. Зачем так добросовестно трудиться, если плоды твоего труда в любой момент могут быть отняты по чьему-то волевому решению, а затем поделены "по справедливости" между работягами и бездельниками. Значит, Шолохов нащупал одну из самых болевых точек коллективизации — потерю крестьянством веры в стабильность жизни, в то, что все обещания партии и правительства, касающиеся земли, в любой момент могут быть грубо нарушены. Это социальное и моральное травмирование хлеборобов логически вело к "раскрестьяниванию" и даже "расчеловечиванию", результаты чего мы пожинаем сейчас.

Таким образом, мы видим, что большой художественный талант Шолохова постоянно вступал в противоречие с узостью идеологической схемы. В "Поднятой целине" много живописных картин народной жизни, поэтических описаний донской природы, неповторимого юмора. Но, несмотря на это, общий колорит эпохи, изображенной в романе, вызывает отнюдь не оптимистическое ощущение. И не только потому, что страницы романа, образно говоря, залиты кровью. За 8 месяцев, в течение которых происходит действие, погибает 11 человек. И только один из них — хуторской пастух дед Агей — умер естественной смертью. Почти все остальные были убиты, причем их гибель была непосредственно связана с коллективизацией. Жизнь в Гремячем Логу показана далекой от нормального состояния.

Казаки словно утратили свое веками сложившееся вольнолюбие, характер, широкие, раздольные песни, гордую, смелую натуру. Интенсивное давление партийных деятелей приводило деревню в состояние предельной напряженности. "Жизнь в Гремячем Логу стала на дыбы, как норовистый конь перед трудным препятствием", — пишет Шолохов в "Поднятой целине". Показывая своих героев во время пахоты, сенокоса и других основных этапов сельского труда, автор старался слить воедино личную судьбу каждого отдельного персонажа с историческим сюжетом. Та действительность, которая предстает в романе, не только влияет на людей, но и вовлекает их в бурный поток событий, ломая и круша характеры и судьбы. Не случайно переустройством дел в деревне руководит не крестьянин, работающий на земле, а городской человек, не знакомый с этой сферой труда. Атмосфера насилия, ориентация на пролетария как на самый передовой класс требовали чужого человека, который не связан с хуторянами, не станет жалеть раскулаченных или переживать за свое добро. Давыдов, безусловно, обрисован автором с удивительной симпатией. Всеми своими действиями и словами он, буквально, очаровывает и казаков, и читателя. Образ Давыдова укреплял веру в то, что в казачьи хутора направлялись добрые и порядочные люди, искренне желающие улучшить жизнь хлеборобов. Но исходный тезис — убить в земледельце собственника, заставить его расстаться с добром, которое он нажил тяжелым трудом, и заботиться об общем, то есть ничьем — в корне неверен, враждебен человеку. Такая постановка вопроса делает его приспособленцем, равнодушным ко всему, приводя в конечном итоге к нравственной деформации общества. Верный жизненной правде, Шолохов не дает в романе победно-оптимистической картины благополучия и процветания гремяченского колхоза. В финальных страницах произведения нет ощущения того, что сбылись надежды и чаяния хлеборобов. Автор даже избегает разговора о конкретных результатах деятельности колхоза. Например, здесь нет ни слова об урожае, то есть автор как бы стыдится в полный голос трубить о победе колхозного строя. Поэтому представление о торжестве политики партии в деревне создавалось во многом благодаря названию. Жизнь крестьянства сравнивалась с необработанной, нераспаханной целиной, таящей в себе могучие силы и возможности. Такие силы, безусловно, были в обществе. И сейчас они пробиваются наружу, чтобы понять и переосмыслить трагедию переломного времени, круто изменившую сложившийся жизненный уклад.