Октябрь 2021 года

Шамиль ИДИАТУЛЛИН

Дорогие читатели! Представляем вам новый фантастический роман Шамиля Идиатуллина «Возвращение “Пионера”». Полностью прочесть его можно в сервисе «Bookmate».

Время действия начала романа — июнь 1985 года. Ребята десяти–тринадцати лет, победившие на различных школьных олимпиадах, отправляются в летний лагерь, а на самом деле — в место, где отберут кандидатов для первого космического полёта на недавно изобретённом, ещё не опробованном человеком летательном аппарате. В итоге те, кто пройдёт испытание, останутся для дальнейшей, довольно сложной подготовки и отправятся в полёт (в нашем отрывке идёт речь как раз о начале этой подготовки). Но, покинув Землю, юные космонавты, неожиданно для всех, попадают не просто в космос, а в будущее — в наш с вами 2021 год.

Дорогие ребята, в этом тексте, возможно, вам встретятся непонятные технические и научные термины — пусть они вас не пугают. Это повод узнать нечто новое! Ведь герои романа — тоже двенадцатилетние ребята, которым в конце концов удаётся блестяще разобраться и в незнакомой технике, и в сложных научных понятиях.

На живую нитку

Алексей Афанасьевич Кукарев придумал новый способ полётов в космос двенадцать лет назад. Способ позволял практически мгновенно перемещаться по Солнечной системе, выходить за её пределы, достигать других звёздных систем и даже других галактик, игнорируя скорость света и другие фундаментальные условия и ограничения, предусмотренные традиционной физикой. Кукарев опирался на современную физику, которая уже тогда, в начале семидесятых, нащупывала так называемую теорию складок, или струн, дающую непротиворечивые ответы на большинство вопросов мироздания. К концу семидесятых, когда советские учёные математически обосновали существование космических струн, инженер НПО «Энергия» Кукарев уже разработал детальный проект дальнего полёта, использующий эффект этих струн, а также необходимый для этого космический корабль.

— Школьные учебники до сих пор учат вас традиционной физике Ньютона с небольшим вкраплением Эйнштейна, — начал Обухов и замолчал, потому что мы переглянулись и засмеялись.

— Мы шестой закончили, у нас физика только год была, — пояснила Инна. — У нас там не Эйнштейн и не космос, а цена деления, сила трения и золотое правило механики. А Олег вообще не изучал ещё. Олег виновато сказал:

— Я на второй год оставался, болел.

Обухов подумал и продолжил другим тоном:

— Небо голубое, трава зелёная, мяч круглый, да? Это видно сразу. А мир большой, его нам видно, как микробу яблоко, в тени которого он лежит. Для микроба яблока вообще не существует. Но мы, в отличие от микроба, мыслим. И наконец оглядываемся и замечаем тень, которая на нас падает. Мы изучаем границы и площадь тени и понимаем, что это и есть наш мир, он круглый и плоский. Потом смотрим выше и дальше, делаем выводы из того, как и когда падает тень, и понимаем, что даже видимый нам участок не плоский, а шарообразный и что есть гораздо большая часть мира, которая этот мир освещает, отбрасывает его тень, позволяет созреть, позволяет появиться. А потом, если повезет, мы понимаем что-то про яблоню, про деревья, про растения, про почву и так далее — даже не видя их. Так развивается наука. Что я упустил?

Мы переглянулись. Инна сказала:

— Яблоко для микроба непроницаемое. Если про складки говорить, то лучше про скомканную тряпку и, например, бактерию.

Я добавил:

— Ни фига микроб не поймёт, пока не надкусит яблоко. Откуда он знает, может, оно гипсовое, как в витрине.

— Молодцы, — сказал Обухов. — Вот у вас в учебнике физики так и написано: не тряпка, а яблоко, непроницаемое и гипсовое, раз внутри примерно такое же, что снаружи.

— Вы про космос сейчас, что ли? — хмуро уточнил Антон.

— Правда укусили? — не удержался я. — Вкусный?

— Главного спроси, — помолчав, предложил Обухов.

И я заткнулся.

Спрашивать Главного о том, что он там откусил, было и страшно, и подло.

Я думал, что привыкну к тому, как он выглядит, но привыкнуть не получалось. Каждый раз вздрагивал, и ребята тоже. Главный вроде на это внимания не обращал — должен был уже привыкнуть. Но, думаю, он и сам вздрагивал, когда смотрел в зеркало. Если смотрел.

Он же был красивый дядька — ну как красивый, симпатичный, спортивный такой и нестарый. А стал кучей человеческих фрагментов, будто наскоро собранных и сляпанных после взрыва.

Главный никогда не снимал мягкой шляпы и тёмных очков, прятал нос и подбородок в широкий лёгкий шарф, носил мешковатый костюм и перчатки и, конечно, не вставал с кресла с большими колёсами. Рассмотреть его лицо и фигуру не удалось бы при всем желании, если бы у кого-нибудь такое желание появилось. Мы и не рассматривали. Но любая нечаянно замеченная особенность — сморщенный розовый лоскут между очками и шарфом, локоть, торчащий не там, где должен, и способность головы то опускаться на уровень груди, то отъезжать далеко за спинку кресла — заставляла зажмуриться и учиться дышать заново. Я этого стыдился и старался на Главного не смотреть. А своего старания стыдился ещё сильнее.

Голос Главного, кстати, пострадал меньше и в основном звучал нормально и даже приятно: низкий такой, мужественный. Сиплый, конечно, но это, может, с самого начала так, курил потому что, или врождённое даже. Но иногда у Главного как будто переклинивало горло, и голос либо пропадал совсем, либо принимался менять тон и высоту, как пластинка, если на ходу перещёлкивать скорость воспроизведения с сорока пяти оборотов в минуту на тридцать три, тут же на семьдесят восемь и обратно. Пластинка звучала смешно. Главный в такие секунды звучал ни разу не смешно. Страшно.

Он это понимал, наверное, поэтому сразу замолкал, уезжал прочь и что-то с собой делал, потому что возвращался не сразу, утомлённый и местами мокрый. Сейчас он не возвращался особенно долго, поэтому Обухов и принялся сам рассказывать про учебник и яблоко.

Продолжил, к счастью, про корабль.

— Самый зоркий и востроухий человек видит и слышит лишь малую часть существующих цветов и звуков, горсточку океана, а всё остальное называет каким-нибудь ультра... — будь то фиолет или звук, а то и просто не подозревает о его существовании. Человек как вид примерно так же воспринимает мир: горсточку даже из того, в чём сидит по уши. Что уж говорить о том, чего он ещё не потрогал.

Материя и вообще пространство-время гладки и непрерывны, лишь пока мы их наблюдаем. Современные физические теории не исключают, что в микро- и макромасштабе пространство-время прерывисто, ступенчато и складчато. Учёные спорят о том, что такое эти складки. О том, состоят ли складки из сверхпустоты, квантового разрыва или тёмной материи. И о том, действительно ли каждая из этих складок тянется на миллионы километров незаметно тонкой и страшно тяжёлой нитью, паутина которых пронизывает всю Вселенную. Но уже понятно, что это не плоская паутина, сияющая на солнышке в углу окна, и не мутно-белый липкий шар, на который можно наткнуться в душном малиннике. Это невидимая, страшно прочная сеть, которая объединяет все стороны света, все силы, от гравитационной и электрической до магнитной и атомной, и все миры — может быть, совершенно дикие и несовместимые с нашими представлениями на одном конце нити и знакомые-родные на другом, нашем конце. Если, конечно, допустить, что у этих нитей есть конец.

— И эти нити… струны даже в антивещество уходят? — недоверчиво спросил Антон.

Мы посмотрели на него с уважением, а Обухов усмехнулся.

— Ну что значит, уходят. Если считать, что эти складки — неотъемлемая часть Вселенной и так называемый антимир — тоже, то складки олжны быть и в антимире, и где-то должен быть переход складки нашего мира в антискладку.

— Как в ленте Мёбиуса? — предположил я.

— Может, но, скорее, не как. Простые модели редко бывают точными. Струна запросто может сочетать частицы и античастицы, равновесное взаимодействие которых и составляет её суть. Мы просто не знаем. Научные теории тем и хороши, что описывают мир на текущем уровне знаний. Знаний прибавляется, и прежняя теория либо отваливается, либо корректируется и становится частью новой, более широкой и всеобъемлющей. Античные выкладки стали частью ньютоновой физики, та вошла в теорию относительности Эйнштейна, из которой вырастают новые теории: струн, квантовых петель и так далее. Одна из этих теорий, или их симбиоз, или какая-то совсем новая сперва окажется наиболее верной, потом устареет и станет частным фрагментом более общей теории.

— А практики подождут, — сказал Антон.

— Если бы практики ждали, мы до сих пор не научились бы одеваться даже в шкуры, — ответил Обухов. — Ну и никакой теории не было бы, конечно, потому что она только обобщает практику.

— Струны, я так понял, к практике отношения не имеют — их же вычислили, а не обнаружили, — сказал я. — Такие нитки, как эти, к делу не пришьёшь. Ни к какому.

Обухов терпеливо принялся втолковывать:

— Допустим, мы с тобой живём в соседних домах, оба на десятом этаже. Чтобы поговорить, мне надо выйти из квартиры, спуститься во двор, обойти забор детского садика, подняться на твой десятый этаж — в общем, пройти с полкилометра за пятнадцать минут. А можно натянуть между нашими окнами нитку и по ней перегнать записочку. Делали так?

— Мы по телефону больше, — снисходительно сказал я.

— Можно и по телефону, — согласился Обухов. — Если ты готов перейти из физического состояния в звуковой сигнал.

— Так вроде все эти новые теории говорят, что частица и есть волна, — сказала вдруг Инна. — Так что можно переходить туда-сюда, главное — научиться.

Обухов некоторое время смотрел на неё и сказал:

— Вот именно. И выяснилось, что научиться можно. Но всё зависит от возраста. Как в кино, знаешь, — строго до шестнадцати. Вот у нас так же.

— Тогда зачем мы тут… — начал Олег, который, я думал, так ничего ни на одном занятии и не скажет.

— Только наоборот, — уточнил Обухов.

Он рассказал, что разработанный Кукаревым корабль приводится в действие магнитным потоком, активная частица которого называется «монополь». Её существование до сих пор считается недоказанным, однако Кукарев умудрился не только впрячь эту частицу в двигатель, но и заставить её вводить корабль в резонанс с суммой всех электромагнитных — слабых и сильных — взаимодействий космической струны, и на очень короткое время становиться её частью. То есть частью складки, пронизывающей Галактику и одновременно существующей в разных уголках Вселенной.

Мы выдохнули. Обухов грустно посмотрел на нас и добавил:

— Получается примерно так: в самолёте тебя привязывают к очень прочной резиновой верёвке и на лету выбрасывают наружу. Где ты летишь, куда, как, на какой высоте, ты не знаешь. Просто падаешь, а через несколько секунд верёвка натягивается и забрасывает тебя обратно в салон. И ты по-прежнему не знаешь, где ты летишь, куда, как — и так далее. Если просто орал, а не умудрился запомнить или даже сфотографировать то, что было вокруг и внизу. Если успел — в следующий раз ты немного представляешь, как это бывает, куда лучше смотреть и как удобнее фотографировать. На десятый раз у тебя накапливаются знания, позволяющие в целом описать то, что вокруг самолёта. На сотый раз ты представляешь себе картину целиком. Ну и так далее.

— И мы готовимся… — медленно сказал Антон. – Мы прыгнем вот так в первый раз?

Обухов кивнул и некоторое время грустно наблюдал, как мы беззвучно орём и трясём кулаками от счастья. Даже Олег не выдержал, присоединился. Но он же первым и утих, чтобы спросить:

— А почему мы?

— Вы лучшие, — меланхолично заметил Обухов.

Все опять засияли, но я-то про себя точно знал, что не лучший. И спросил:

— Мы-то да, а вообще почему до шестнадцати? Тем более до четырнадцати — нам двенадцать-тринадцать ведь.

— Мне тринадцать через месяц, — уязвлённо сказал Антон.

— Потому что у полёта на корабле с двигателем на монополях есть несколько особенностей, — размеренно начал Обухов, и мы притихли. — После вступления в резонанс со струной полёт становится практически неконтролируемым, подчиняясь при этом правилам и законам, о которых мы ничего не знаем. Второе — полёт для членов экипажа длится пару минут, а на Земле проходят месяцы.

— Как в фантастической книжке! — восторженно прошептал Антон. — «Возвращение со звёзд»! В будущее вернёмся!

— Месяцы — это не будущее, — кисло сказала Инна.

— Всё равно прикольно, — начал Антон и замолчал, глядя на Обухова.

Тот завершил:

— Третье. Выдержать работу монопольного двигателя могут только здоровые, физически крепкие люди не позднее пубертат… младше шестнадцати-пятнадцати, а лучше четырнадцати лет.

Мы переглянулись. Инна смотрела на Обухова. Он добавил:

— Да, девочки желательно до двенадцати-тринадцати, ещё же время на подготовку уходит, но вообще плюс-минус пара лет позволительна. В любом случае каждый из вас воздействие монополей переносит успешно, это сразу проверили.

Мы опять переглянулись. Обухов пояснил:

— Помните, когда приехали, после линейки ждали, пока воспитатели всех проводят, в восточном зале, там ещё пол металлический? По полу шла наводка от монопольного потока. Мы готовы были, конечно, сразу отключить, следили через камеры и телеметрию. В моменте никто ничего не почувствовал. Осмотр выявил признаки недомоганий у двух девочек и трёх мальчиков, они пошли в отсев, ну и пара ребят была не в зале, их потом отдельно должны были испытать. Что, Антон?

— Ничего, — поспешно сказал Антон. — А взрослый если — с ним что будет?

Обухов поморщился. Я напомнил звонкому балбесу Антуану:

— Главного видел, блин?

Антон охнул. Инна тихо спросила:

— А физически это как происходит? Какая разница — взрослый, невзрослый?

— Биохимическая разница, — сухо сказал Обухов. — Начинается ураганное выделение гормонов, которые привычны для взрослых, а у детей особо не выделяются. Причём неравномерное: у одних органов резко ускоряются биочасы, за секунду проходит год, через минуту орган считает, что ему пора умирать, а у других темп медленнее. Ну и вот.

— И он не мог знать, что так бывает, — сказала Инна.

Обухов тоскливо посмотрел в окно и сказал:

— Если бы. Но ему же всё на себе сперва…

Дверь в несколько стуков начала отъезжать в сторону: протискивалась коляска с Главным. Мы уже знали, что попытки помочь он отвергал и ненавидел.

Обухов, старательно заулыбавшись, сказал:

— Алексей Афанасьевич, ну наконец-то. А я уже устал молодежь баснями кормить. Он посмотрел на нас так, что мы всё поняли и кивнули — никогда ни словом, — и сказал:

— Пошли осваивать «Пионер», товарищи космонавты.

Программа полёта была до обидного простой: самолёторакета доставляет нас за атмосферу, а последний блок направляет к расчётной точке появления космической струны. ЦУП дистанционно выводит нас на эту точку и включает монопольный двигатель на несколько секунд: пять или десять. На это время мы вступаем в резонанс со струной. При малейшем отклонении двигателя, любых других систем корабля или нашего самочувствия от стандартных показателей монопольный привод выключается автоматически. Нас отбрасывает от струны, и при этом мы почти теряемся на несколько часов.

Эксперимент показал, что «Созвездие-1», летательный аппарат с полугодовалым щенком, находился в резонансе со струной полторы минуты, а на Земле и в остальном мире за пределами струны за это время прошло пять часов. При этом телеметрия не была потеряна, показания приборов, которые отслеживали состояние аппарата и его пассажира, доходили до ЦУП, но как проигрываемые на очень замедленной скорости.

Заново возникло «Созвездие-1» не в расчётной точке, а гораздо ближе к Земле, хотя Земля за это время, наоборот, отбежала от космической нити. Зато пассажир был совершенно здоров, бодр и, кажется, ничего не заметил. И он не мог, конечно, объяснить, почему все камеры и другие приборы фиксации опять, как и в предыдущих экспедициях, не записали ничего, кроме тьмы и белого шума.

Мы, как предполагалось, если не объясним это, то хотя бы сможем рассказать, правда ли там больше ничего нет. Почему-то считалось, что уже это будет огромным достижением для науки вообще и для подготовки следующих исследований в частности — и дальних космических экспедиций в особенности.

Я ржал: «Достали нас дебильными песенками “Дадим шар земной детям”, а в итоге не шар, а космос дали. Если только дети к струнам присасываться могут и если настоящие космические путешествия возможны только через струны, то космонавтика становится чисто детской штукой типа “Зарницы” или сбора макулатуры».

Ржал ради ржаки, конечно. Я же понимал, куда мы без взрослых? Кто корабли построит, кто их придумает, кто рассчитает траекторию полёта и вычислит невидимую струну? Обухов, кстати, так и не сказал, что сам, лично, её и вычислил. Это нам Главный сообщил, когда сообразил, что мы проявляем особый пиетет к нему не из вежливости, а потому что Обухов рассказал, насколько Кукарев крут. Отомстил так, получается: «Вы думаете, это завуч такой при вашем детском садике?»

Мы опухли просто. Я потом три дня выпрашивал у Обухова первые расчёты выхода на струну: каким образом он умудрился сообразить, где она проявляется, как перемещается относительно Земли, Солнца и центра Галактики — вернее, конечно, как они перемещаются относительно неё, — и по каким признакам он обнаружил её. А когда выклянчил наконец, ещё два дня клянчил, чтобы Обухов на пальцах объяснил мне основы рассуждений, потому что в расчётах ни фига, конечно, не понял. Пояснение на пальцах я тоже, конечно, понял так себе, а объяснить уж точно не смогу.

Как минимум одну вещь мы все уяснили твёрдо: нас натаскивают, шутят с нами, болтают за жизнь и спрашивают, понравился ли ужин, два величайших ума и просто лучших человека страны, эпохи, ну и вообще человечества, чего там. И надо этим гордиться, надо этим пользоваться, надо радоваться любому их поручению. Пусть оно и кажется ерундовым.

Нам наконец объяснили про воду и заменили её составом — той самой бурой жидкостью, которой была заполнена модель нашего корабля и которой будет заполнен настоящий «Пионер». Воздействие струны на человеческий организм по понятным причинам совершенно не изучено. Исходили из того, что оно как минимум есть и может оказаться неблагоприятными или поражающим. В ходе экспериментальных полётов помимо прочего испытывалось влияние наводок от струны на различные среды. Оптимальным нейтрализатором большинства воздействий оказалась жидкость — очень густой, почти как вазелин, бурый и странновато поблескивающий раствор, который официально назывался «Специальный состав ТДП-8504». Основу замысловатого состава составил титанат диспрозия. Немногим раньше он помог создать первую смесь, превращающуюся в спиновый лёд — жидкость со свойствами твёрдого вещества — и обратно без повреждения погружённого в гель живого организма. Вязкость, поверхностное натяжение и прочие особенности позволяли спецсоставу даже в невесомости вести себя по-земному: плескаться в сосуде, не собираясь в огромный шар или тысячу мелких шариков.

Произнести «тэдэпэ-восемь-пять» и так далее никто и не пытался, все говорили просто «состав».

В этот состав космонавту надо погрузиться перед вхождением в резонанс со струной и сидеть в бурой пакости выше маковки до выхода из резонанса. Дышать нельзя — ни через трубку, ни от акваланга или других приспособлений. Гусейнов, главный медик «Дальней дачи», специально объяснил нам почему, но я отвлёкся на первом же пункте ярко представив, как клетки крови надуваются и лопаются воздушными шариками, а кристаллизовавшийся вокруг меня гель старательно фиксирует эту информацию каждым из видоизменённых атомов, и дальше не запомнил.

Поэтому для первого полёта особенно старательно искали кандидатов среди пловцов и ныряльщиков. Но отсев прошли не они, а мы. Ха-ха-ха. Причём плаванием занимался только я, но лучшие результаты продемонстрировал ни фига не я, а Антон.

Он оказался натуральным ихтиандром, ну или бесёнком со дна озера. Это было обидно лишь в самом начале. А теперь я, как и остальные, только радовался, глядя сквозь стеклянные стенки бака, как Антон на исходе второй минуты умудряется не только нажимать нужные кнопки на тускло вспыхивающем табло, но и махать нам рукой, скорчив весёло-страдальческую рожу.

Хотя с утра жаловался, что всё болит и слабость какая-то. Константин Петрович даже думал отстранить Антона от тренировки и отправить к Гусейнову. Но Антон уболтал, отсидел в составе рекордные две минуты, решив девятнадцать заданий вместо нормативных десяти, и выскочил на поверхность, сияя улыбкой даже сквозь бешеное дыхание и бурую плёнку, на которую он умел не обращать никакого внимания.

Константин Петрович помог ему выбраться и дойти до сидячего душа, оглядел нас и хотел сказать что-то поучительное. Наверное, про маленьких-удаленьких и про необходимость учиться и у младших товарищей. Не успел.

В зал неторопливо вошёл Гусейнов, осмотрел нас и спросил:

— Антон где?

Мы показали на душ.

Гусейнов кивнул, отвел Константина Петровича в сторону и завёл негромкий разговор с неизбежной демонстрацией прикрепленных к планшету листков. Константин Петрович слушал и смотрел очень внимательно, пару раз кивнул, а потом развёл руками с явным сожалением.

— Что-то плохое, — пробормотала Инна, кутаясь в пушистый халат, хотя было совсем не холодно.

— Погодь каркать, — сказал я.

Антон выскочил из душа, разбрызгивая воду во все стороны, как собака, — опять не вытерся, паразит, — и заорал на мотив «Танца на барабане», потрясая тонкими руками:

— Девятнад! Цать! Раз! Я прошел сей! Час! Ну а ты!..

— Антон, здравствуй, — сказал Гусейнов, подходя к нему с халатом.

Антон радостно поздоровался, но быстро уловил настроение и закутывался в принятый халат уже с явной настороженностью.

— Как ты себя чувствовал с утра? — спросил Гусейнов.

— Нормально, — сказал Антон, поймал взгляд Константина Петровича и неохотно поправился:

— Ну, чуть такая слабость была, но недолго, сразу прошла. Это я съел что-то, у меня бывает от творога там и…

— Слабость с утра была? — уточнил Гусейнов.

Антон подумал и пожал плечами:

— Не, с утра нормально. Значит, после завтрака. Точно, говорю же. Или я по лесенке пробежал слишком быстро…

— А позавчера так же было?

Антон пожал плечами снова, взглянул на нас и неохотно кивнул.

— Антон, — мягко спросил Гусейнов. — Скажи, пожалуйста, ты же в первый день, когда вас всех сюда привезли, не был в восточном зале?

Олег шумно выдохнул. Антон, закусив губу, посмотрел на него и мотнул головой.

— И потом, когда тебя перед ужином попросили дополнительный осмотр пройти, ты другого мальчика попросил вместо себя сходить?

— Я боялся, что опять скажут: «Веса не хватает». А Альбертик сказал, что может вместо меня… — прошептал Антон. — А его даже не взвешивали, он просто подождал в комнате, потом температуру...

Он вскинул голову и отчаянно посмотрел на Гусейнова. Гусейнов кивнул.

— Да, в комнате был включён магнитный контур. И в коридоре, которым вы шли сюда, был включён магнитный контур. Сегодня и позавчера. И получается, Антон, что тот мальчик, Альбертик, как и Олег, Инна и Линар, его воздействия не почувствовал. А ты почувствовал.

Антон отчаянно сказал:

— Это ошибка. Я просто съел или… Это точно ошибка.

— Давай проверим, — мягко сказал Гусейнов. — Одевайся и пойдём. Если ошибка, сразу будет понятно.

Антон понуро побрёл к раздевалке, остановился, покосился на нас и пошёл дальше. Я хотел что-то сказать, но не придумал что.

И никто не придумал.

— Может, правда ошибка, — тихо сказала Инна. Конечно, ошибкой это не было.

Шамиль ИДИАТУЛЛИН		Художник Александр Яковлев
Страничка автора		Страничка художника