Октябрь 2011 года

Маша Базыкина, прилежная ученица из пятого «Б», мыла гигантские цветы в маленькой учительской. И совершенно случайно услышала, как Титаник — то есть учитель физики Тимур Николаевич — говорит Анне Львовне:

— Ну что, Матрешка, крышка теперь твоему факультативу? Сломался проектор. Не на чем теперь показывать отрывки из мирового кинематографа.

И Маша вдруг увидела, что музычка Анна Львовна и правда похожа на матрешку: щеки румяные, губы улыбчивые, прическа пышная. И сходство это было Маше неприятно, потому что Анна Львовна ей нравилась. А факультатив по истории кино вообще считался культовым среди прогрессивной части ученичества.

— Ничего, — гордо выпрямилась Анна Львовна. — Я с зарплат подкоплю и плазменную панель куплю.

И к окну отвернулась. И Машу Базыкину заметила. И покраснела.

Маша поняла, что Анна Львовна стесняется прозвища Матрешка. Маша этот не слишком симпатичный факт хотела скрыть, но…

Но не смогла. Проговорилась, когда девчонки обсуждали Матрешкины пестрые наряды. То-то хохоту было. Весть сначала по классу разлетелась, потом по школе. И стали все кому не лень Анну Львовну Матрешкой звать.

Неловко чувствовала себя Маша Базыкина. Даже пыталась другое прозвище придумать и в школьное общество внедрить незаметно, чтобы перебить эту Матрешку несчастную. Но не было на свете прозвища более меткого. И Маше оставалось лишь стыдливо опускать глаза, когда Анна Львовна шла по коридору, а вслед шептали: «У Матрешки новые сережки!» Анна Львовна улыбалась в ответ обиженно и дальше шла, но уже не так уверенно и плавно. Этого никто не замечал, кроме Маши Базыкиной.

Анна Львовна действительно купила плазменную панель и установила ее в музыкальном классе. Тонкую, современную, чужую среди портретов знаменитых композиторов в белых париках. На факультативе Анна Львовна ставила отрывки цветных и черно-белых фильмов, рассказывала самозабвенно про режиссеров, актеров, Каннский кинофестиваль… В своих новых огромных сережках Матрешка казалась деревенской простушкой рядом с актрисами-феями из «Римских каникул», «Амели» и «Титаника». Этого никто не замечал, кроме Маши Базыкиной.

К уроку музыки, посвященному русским песням, Анна Львовна попросила подготовить короткие доклады о народном творчестве, не обязательно о музыке. Тамара про балалайку несколько страниц настрочила, Виталик про Гжель и почему-то про Гусь-Хрустальный, а Макс Бунин — казалось бы, такой добряк! — про матрешек. И вот стоит он у доски, рассказывает про славянские сказания, про сорта дерева, из которых матрешки лучше всего получаются, про роспись да полировку — а матрешка Анна Львовна сидит такая расстроенная, такая обиженная! Глаза красные и влажно поблескивают. Этого никто не заметил, кроме Маши Базыкиной.

И убедилась Маша окончательно, что поступила она с Матрешкой подло. И нет ей прощения, и нет оправдания предательству черному и мелкому. Будь она нормальным человеком, а не болтуньей ничтожной, не смеялась бы теперь над фигурой Анны Львовны вся школа, не лежала бы у нее на столе среди нот книга про диету бесполезную, не поменяла бы она прическу на более гладкую и строгую, не плакала бы теперь под доклад жестокосердного Макса Бунина.

И вскочила Маша, зацепившись тонкими колготками за корявый стул, и выбежала из класса. Ее потом Виталик всю перемену искал и даже с физики отпросился. Но всю перемену, а за ней и всю физику Маша скрывалась где-то. А потом привидением явилась под конец Матрешкиного факультатива — бледная, дрожащая, с огромной дырой на колготках. Матрешка ребят отпустила, панель плазменную выключила и к Маше за парту присела. И смотрит Анна Львовна на Машу, а Маша — на чьи-то бестолковые рисунки на парте.

— Что случилось? — мягко, тихо прозвучал голос Анны Львовны.

— Это я во всем виновата.

— В чем ты виновата? — еще мягче и тише спросил голос, будто боялся испугать Машу.

— В том, что все вас Матрешкой зовут! — выпалила Машка и наконец-то заплакала с отчаяньем и облегчением.

— Глупости какие, — неожиданно улыбнулся голос Анны Львовны.

Маша подняла на нее глаза и убедилась: действительно улыбается!

— Не глупости. Это я всем рассказала, что Титаник вас Матрешкой назвал. И все над вами смеются, а вы на уроке плакали! — и новый поток слез, куда без них.

Анна Львовна погладила Машу по растрепанной голове.

— Меня Матрешкой прозвали, когда я еще в школе училась. Я после травмы гимнастикой заниматься бросила и толстеть начала.

— Правда? — не поверила Маша.

— Тогда мне обидно было, а сейчас наоборот, приятно даже. Получается, что я как будто снова школьница. Просто большая.

— А почему же вы тогда плакали сегодня на уроке? Из-за чего?! — цеплялась Маша за последние доказательства своей подлости, которые таяли и таяли от теплой золотой пыльцы феи Анны Львовны.

— А плакала я из-за того, что Тимур Николаевич уезжает в другой город навсегда, и я никогда его больше не увижу.

Маша сидела ошарашенная, глупая и счастливая. Учительница, а все туда же! Любовь, слезы, прямо как в кино… Ей хотелось обнять смешную Анну Львовну, но она, конечно, сдержалась.

— Только ты должна понимать… Это не как Матрешка. Это настоящая тайна, — добавила Анна Львовна.

Маша кивнула, сглотнув то ли слова, то ли вздох. Конечно. Определенно. Никому. Настоящая тайна.

А Макс Бунин, кстати, и ведать не ведал, что Анна Львовна теперь Матрешка. Потому что болел две недели и первый день в школу пришел. Об этом Маша и не подумала.

Ольга Собенина		Художник Маша Иванова
Страничка автора		Страничка художника