Февраль 2009 года

Нонна Ермилова

Сказочная история. Отрывок *

От автора. «Сильберт» — так зовут кумира многочисленных слушателей радиостанции «Серебряный голос». На первый взгляд, он — безобидный радиоперсонаж, которого никто и не предлагает принимать всерьез. Как никто не предлагает следовать указаниям гороскопа или считать подлинным событием сюжет рекламного ролика. Сильберт дает советы, в каких магазинах одеваться, что есть на завтрак, какие фильмы смотреть и как выбирать спутника жизни. На постерах Сильберт изображен в виде прекрасного рыцаря, на серебряном фоне — алое сердце, из которого брызжут ноты и слова: «Против нас не устоит никто!»

Создателей Сильберта окружает тайна. Загадочным образом история Сильберта оказывается связанной с одной из фламандских легенд о безжалостном сире Сиверте Галевине, продавшем свою душу темным силам…

Меня разлюбил мой одноклассник Алеша Одинцов. Нельзя сказать, что мы как-то особенно разругались. Но в один прекрасный — нет, конечно, вовсе не прекрасный, но, в общем, ничем не примечательный день — я почувствовала, что любви никакой нет. Не спрашивайте как.

В сказке о царе Трояне бедный паренек-цирюльник прокричал мучавшую его тайну в яму и засыпал ее сырой землей. Но и на земле вырос тростник, срезал его пастушок, сделал дудочку, а дудочка запела, и по всему белому свету разнеслось — у царя Трояна ослиные уши. Так что свою тайну я не могла поведать ни сырой земле, ни немым камням, ни холодной текучей воде.

Что мне было делать? И я понесла медведицу своего детства Настасью Филипповну в Музей игрушечных мишек с ласковым названием «Тэдди — плюшевый друг». Я прощалась с прошлой жизнью. Дело в том, что с Алешей мы были знакомы с самого раннего детства. Еще до того, как вместе отправились в детский сад, как-то раз он вместе с мамой пришел к нам в гости и принес мне в подарок чудесного медвежонка, которого назвали Настасьей Филипповной. С этого медвежонка и началась моя любовь к Алеше… Теперь я несла этого медвежонка, чтобы навсегда отдать его в музей.

К моей грустной ноше отдельно прилагался маленький суконный язычок в полиэтиленовом пакетике. Он оторвался, когда я решила выстирать Настасью. Тогда же у нее лопнула на спине шкурка. И Настасья Филипповна, в последние годы красотой не отличавшаяся, окончательно стала тряпочным уродом. Дома у меня есть фотография — мы в обнимку с Настасьей Филипповной сидим на стуле, обе одинаковые по росту. Я росла, и со временем Настасье перешло мое беленькое нарядное платьице. Перед походом в музей платьице я с Настасьи сняла. Без платьица Настасья перестала быть собственно Настасьей, а превратилась в обезличенного и весьма битого жизнью медвежонка.

И все же, сдавая Настасью в музей, я не удержалась и зачем-то сказала, что этого медвежонка зовут Настасьей Филипповной. Мои слова остались без внимания. Все формальности перехода медведицы в музейную собственность были соблюдены. Мне выдали бланк с печатью, и я старательно его заполнила. Я написала от медведицы отказную. О том, что отдаю медведицу по доброй воле раз и навсегда и никогда не попрошу игрушку назад, и ни к кому не буду иметь претензий. Ни к кому, кроме как к себе.

Тут я должна рассказать вам про помойку, раскинувшуюся под моим окном. Если смотреть в окно снизу вверх, развалясь, как Обломов, на диване, то будет видно только небо — бескрайнее, бесконечное, всегда разное и всегда прекрасное. А если просто смотреть в окно, то в первую очередь будет видна помойка. На помойку почти каждый день выкидывают чью-то жизнь. Жизнь — это вещи, когда-то хранимые и любимые, а теперь никому не нужные. Старая одежда, потрепанные книги, разоренные фотоальбомы, желтые хрупкие листочки писем, какие-то жалкие тряпки, рассохшиеся тумбочки, разбитые стулья и, конечно, старые игрушки. Наверное, это вовсе не означает, что их хозяин ушел из жизни — может быть, он просто пришел к лучшей жизни в самом прямом и земном ее понимании. Но почему-то, когда я гляжу на помойку, у меня всякий раз сжимается сердце. Когда-то я подобрала на помойке нелепого пластмассового утенка — не потому что он был мне нужен, а оттого, что он был жалок. Спасла и принесла домой. Относя медведицу Настасью Филипповну в музей, я спасала ее от судьбы игрушки, торчащей из мусорного бака. Я знала — ее, некрасивую и старую, вряд ли кто приласкает и унесет к себе домой. Когда-то я мечтала, что мы с Алешей вырастем, поженимся и будем показывать Настасью Филипповну своим детям и внукам. Теперь же Настасья Филипповна должна была жить в музее — долго-долго. Но какой смысл игрушкам жить без любви? И на что я надеялась — непонятно!

В этой и без того дурацкой ситуации я не придумала ничего лучше, как просить совета у Сильберта.

Я набрала номер телефона прямого эфира Сильберта.

— Меня зовут Матильда!

Сильберт не рассмеялся своим серебряным смехом, как мог бы, а вполне серьезно и как-то даже удивленно произнес:

— …Матильда…

От этого ничего не значащего слова в эфире вдруг пошло такое гулкое зловещее эхо, словно разошлись кругами волны и заколебали воздух.

Я удивилась произведенному эффекту. Я и сама частенько забываю свое настоящее имя — Матильда, все зовут меня просто Машей.

— Матильда, что привело тебя ко мне? — спросил он металлическим голосом без всякого выражения.

Точно! Я беседую с куклой-автоматом! И все же я ответила с максимальной честностью:

— Мое сердце. Расскажи, как быть, если разлюбили?

Сильберт умолк и молчал такое долгое томительное мгновение, что мне казалось, он и не ответит вовсе. Но он ответил.

— Матильда! — сказал Сильберт с каким-то особенным ударением на этом слове. Далось ему мое имя! И еще более неожиданно добавил: — Я рад, что ты, наконец, идешь ко мне.

И вдруг произнес как-то сурово и даже зловеще:

— Прошло время, в котором вы были рядом. Для успеха в жизни нужны новые люди. Прежнюю любовь надо безжалостно вырвать из сердца. Придет новая. Может быть, и не одна.

Задумывалась ли я когда-нибудь о новой любви? Нет. Я отнесла в музей медвежонка Настасью именно потому, что считала свою жизнь в этом смысле законченной. Я была уверена, что никогда не полюблю больше никого, кроме Алеши Одинцова. Но все во мне словно изнутри отозвалось на слова Сильберта, против воли сердце дрогнуло и забилось чаще, щеки запылали.

— Этого не может быть, этого не может быть для меня больше никогда, — твердо сказала я себе.

«Может быть, может», — ответил мне внутренний голос прекрасным неземным голосом Сильберта. Но как мне было жить дальше?

И я пошла к Сильберту. Радиостанция «Серебряный голос» располагалась в старинном здании-замке. Здание это когда-то было храмом, потом из храма сделали, как это водилось в те времена, дом культуры. Замок, состоящий из огромного количества залов, переходов, коридоров, вместил в себя невероятное множество разнообразных сомнительного рода организаций и в то же время остался полупустым и объятым вечным холодом. Радиостанция «Серебряный голос» была на самом верху — в развенчанной башне. Снаружи башню оцепили кольцом бетонные великаны со снопами каменных колосьев, шестеренками и гигантскими циркулями. В верхних этажах башни, в узких, как бойницы, окнах, выл ветер, рвущийся в бетонных конструкциях и стальных прутьях, и казалось, это дрожат и воют от страха сами бетонные люди. Студия Сильберта — на самом верху башни, где когда-то была колокольня. К золотой клетке, откуда поет над городом серебряный голос, ведет узорчатая винтовая лестница.

Утро было солнечное и яркое, утром все плохие мысли забываются и жизнь кажется лучше.

Но еще задолго до того, как подойти к башне, я попала в ее густую холодную тень. Внутри рабочие что-то ремонтировали. Весь пол первого этажа был разобран. На табличке значилось «Работы по реконструкции ведутся строительной компанией ОАО "Братство камня"». Ямы были оцеплены стойками с бело-красными ленточками, а посреди развороченного холла проложены мостки. В котловане, обнажавшем фундамент, я заметила здоровенный камень, замурованный в основание здания. Правда, он был весь в цементе, но на нем что-то явно было написано. Я не поленилась вытащить блокнот и буквально зарисовала надпись, высеченную готическим шрифтом на непонятном мне языке. Должно быть, это была историческая находка! Я разглядела, что внизу, более мелкими буквами, написано: «Строительная Фирма Дирк и компания».

Мигом забыв о Сильберте, я отправилась домой. Заглянула в Интернет, нашла по запросу солидный сайт фирмы «Дирк и компания» с таблицами марок камня и расценками, не обнаружила в нем ничего интересного и уже хотела закрыть, как вдруг из правого угла сайта выплыла и растеклась по всему экрану компьютерная игра. Она называлась «Сразись с драконом». Ее предварял эпиграф, написанный готическим шрифтом на непонятном языке. Тот самый, что и на камне замка! Я щелкнула по нему мышкой. Тут же готические слова превратились в русскую фразу: «Сердце честолюбца — каменное сердце!» Что бы это значило?

С драконом в игре сражалась дева с золотыми косами, в средневековом одеянии. Дракон по имени Сиверт — тоже стильный, средневековый, с тремя узкими то ли собачьими, то ли щучьими мордами — таился в хитроумных лабиринтах замка. И с каждым проигранным ходом башня замка становилась выше…

А я училась жить без Алешиной любви. Последней моей опорой — не смейтесь! — были книги. Те, в которых говорилось о разумном и добром. Книги приносила мне из библиотеки мама. Не знаю, как она находила время заходить в библиотеку после работы. Конечно, как и все дети, я искала в маминых сумках что-то вкусное. Но действительно ликовала, когда мама приносила новые книжки. На этот раз это был том Шарля де Костера с иллюстрациями. В конце книги были «Фламандские легенды» середины 19 века. Я открыла книгу наугад, и сразу моему внутреннему взору предстала ожившая картинка.

Дама в летах (в книге ее звали дама Гонда), одетая в богатое платье тонкого сукна, украшенное золотым шитьем, с меховой оторочкой, молилась в маленькой домашней часовне. За окном шел снег, наполняя собою и праздничной тишиной спокойного зимнего утра все пространство, от неба до земли. Вдруг она обернулась к дверям, всплеснула руками, и грелка в форме золотого яблока выпала, и горячие угли рассыпались по полу. Это была очень красивая картинка, и все в ней было красиво, и дама Гонда, и замок, и снег за окном, и золотая грелка в виде яблока. Я случайно перевернула несколько страниц и передо мной возникла стена пушистого мягкого снега из фразы «И снег накрыл их, как плащом…»

Вдруг я увидела Сильберта. Он был изображен верхом на рыжем коне, в нарядном камзоле цвета морской волны, с серебряным шитьем, пояс из золотых пластин охватывал его стройный стан, на камзол был накинут плащ цвета спелой пшеницы, и у него был громадный щит — кровоточащее сердце на серебряном фоне. И надпись «Против меня не устоит никто».

Да, это был знаменитый слоган радио «Серебряный голос». Вернее, он звучал так: «Против нас не устоит никто». Просто я думала, что это рекламное хвастовство — типа «Нас не догонят!» И сердце на серебряном фоне было почти такое же — уже надоевшая символика «Серебряного голоса».

Я лихорадочно стала листать книгу в поисках начала легенды. Это была новелла «Сир Галевин». Начиналась она словами: «Сир Галевин пел песню. И не было девушки, которая не пришла бы к нему, услышав эту песню».

Дальше я читала, завороженная мелодикой строчек и необычайностью рассказанной легенды.

«Итак, славные фламандцы, я расскажу вам историю про упомянутого Галевина и его песню и про знатную девицу, бесстрашную Махтельт. Два гордых замка было во Фландрском графстве. В одном замке жил сир де Хёрне со своей достойной супругой, дамой Гондой, и со своей милой дочерью, Махтельт. В другом замке жил сир Галевин Злонравный с целой шайкой разбойников. Это были лихие люди, великие мастера по части разбоя, грабежа и убийств.

Сиверт Галевин, тот самый злодей, чью историю я вам хочу рассказать, был некрасивый, тщедушный, плюгавый, мрачный и противный».

Во второй главе, которая называлась «О Дирке Вороне», говорилось о том, что род Галевинов происходил по прямой линии от Дирка, «первого из Галевинов, прозванного Вороном, ибо он был жаден на добычу, как ворон на мертвечину». Потом рассказывалась история самого сира Галевина — он терпел поражения на рыцарских турнирах и подвергался насмешкам знатных дам и господ. И тогда сир Галевин «укрывшись от всех, умолял дьявола наделить его силой и красотой, а за это, поклявшись рыцарской честью, обещал отдать ему свою душу. Но дьявол не шел к нему.

— Ах, — горевал Галевин, — почему ты не хочешь подарить мне силу и красоту? Я бы отдал тебе мою душу. Разве это не выгодная сделка?

Но дьявол все не шел. От непрестанной тревоги, тоски и печали Галевин скоро стал походить на старика, и по всей стране называли его не иначе, как сиром Уродом. И в сердце его росли гнев и ненависть. И он проклял Бога».

И когда сир Галевин одиноко бродил по лугам и лесам, он повстречал Повелителя камней, и каменный человечек открыл ему тайну серпа и песни. На лезвии золотого серпа, который Сиверт получил от Повелителя камней, было написано: «Песня зовет. Серп рассекает. В сердце девы найдешь силу, богатство, красу и почет. И от руки девы умрешь».

Повелитель камней исчез. И тут Злонравный услышал печальный голос:

« — Хочешь ли ты обрести силу и красоту в смерти, в крови и слезах?

— Хочу,— ответил Галевин.

— Сердце честолюбца — каменное сердце! — произнес голос».

И вот резкий голос Сиверта Галевина стал прекраснее и нежнее ангельского, и на песню сира Сиверта стали приходить прекраснейшие и чистейшие из девиц, и своим золотым серпом он рассекал им грудь, вынимал сердце и прикладывал к своей груди, и так обрел силу, красоту, славу и богатство.

Он жестоко отомстил за насмешки знатным дамам и рыцарям. «И не было во Фландрском графстве барона богаче и сильнее Злонравного, и все боялись его. И, кощунствуя, он сравнивал себя с Богом. И, порешив, что старый герб Дирка со старым девизом слишком ничтожен для его величия, Галевин вызвал к себе художников из Брюгге, чтобы они изготовили новый герб.

По его приказанию художники отодвинули старого ворона в сторону, нарисовали на серебряном с черным поле кровоточащее сердце и золотой серп, а внизу написали: "Против меня не устоит никто"».

Но сердце девы со временем переставало согревать Галевина, и он снова становился слаб и уродлив. И тогда сир Галевин пел песню и призывал новую жертву. И, наконец, сир Сиверт Галевин вспомнил о замке, который стоял в соседних владениях, и о благородной девице Махтельт и ее служанке Анне-Ми. И он стал еженощно ходить к границе своего поместья и, невзирая на лютую стужу и валивший хлопьями снег, пел, оборотясь лицом к замку де Хёрне, в надежде, что они услышат его песню и придут к нему. И Анна-Ми услышала.

«И Анна-Ми вышла из замка через потайную дверь. Анна-Ми шла на зов песни и, босая, перебежала по льду через ров. Она вошла в лес: камни ранили ее босые ноги, ветки деревьев хлестали ее окоченевшее тело. Но без жалоб она шла все вперед. И бросилась к ногам Злонравного. И он вырвал ее сердце».

На другое утро Махтельт проснулась первая и позвала подругу. Но та не откликнулась. Несколько дней искали Анну-Ми, но не могли найти ее. И наконец пришла страшная весть о том, что Сиверт Галевин вырвал сердце Анны-Ми. «Махтельт не плакала. Ибо от боли, тоски и жгучей жажды мести слезы иссякли у нее в груди. И она смиренно спрашивала Божью Матерь, долго ли она еще будет терпеть чтобы Злонравный убивал невинных девушек Фландрии». И Махтельт решила сама идти к сиру Сиверту. И она надела свое лучшее одеяние, и старинный меч сам упал к ее ногам.

«Распевая песню и трубя в рог, скачет на коне благородная девица Махтельт. Она хороша, как ангел, и лицо ее свежее розы. И она несет свой венец, высоко подняв голову. И ее прелестная ручка крепко сжимает под плащом славный меч Руланда Льва. Широко раскрыты ее глаза и уверенно ищут они в лесу сира Галевина. Она внимает чутким ухом, не раздастся ли где стук копыт его скакуна. Но в глубоком безмолвии она слышит лишь тихий шелест снежных хлопьев, падающих легко, как пушинки. И она видит лишь белый от снега воздух, белую длинную дорогу и белые деревья с облетевшей листвой. И Махтельт затрубила в рог».

И вот, наконец, посреди леса Махтельт увидела сквозь густой снег, что навстречу ей едет Галевин.

«Злонравный на этот раз был в нарядном камзоле из сукна цвета морской волны, с вышитым на нем разными цветами мерзким гербом. Великолепный пояс, отделанный золотыми пластинками, опоясывал его стан. На поясе висел золотой серп, а на камзол был накинут прекрасный плащ из сукна цвета спелой пшеницы.

Верхом на рыжем коне Галевин приближался к Махтельт, и она увидела, что рыцарь красив.

— Да поможет мне Бог, — подумала благородная девица.

И Злонравный подъехал к ней.

— Здравствуй, — сказал он, — прекрасная дева с золотисто-карими глазами!

— Здравствуй, Сиверт Галевин Непобедимый! — сказала она.

И Злонравный спросил:

— Что привело тебя в мои владения?

— Мое сердце, — отвечала она, — оно тянулось к тебе.

— Так поступали и будут впредь поступать все девицы, — сказал он. — Ты не боишься, девочка?

— Меня хранит Бог, — отвечала она.

Так проехали они, беседуя, немного вперед и вдруг увидели высоко в воздухе, прямо над своими головами, огромного ворона. В шею ему впился маленький воробей и, яростно чирикая, бешено клевал его и выщипывал из него перья. Израненный, истерзанный, ворон метался во все стороны — влево, вправо, вверх, вниз — и, жалобно каркая, тыкался, как слепой, в деревья, пока, наконец, не рухнул замертво на седло Злонравного. Взглянув на ворона, рыцарь швырнул его на дорогу, а воробей взлетел на дерево и, весело отряхиваясь, зачирикал во все горлышко, торжествуя победу.

— Ах, милая пташка, — смеясь, сказала Махтельт, — ты благородной породы!

Но Галевин, не помня себя от гнева, закричал:

— Попадись только в силки! Ты бы у меня не долго пищал!

А воробей чирикал без устали, точно издевался над Сивертом Галевином, который меж тем обратился к Махтельт:

— И ты еще смеешь веселиться и хвалить эту тварь, зная, что на моем гербе изображен ворон моего славного предка Дирка? Разве ты не знаешь, что и тебе недолго еще осталось пищать?

— Я буду пищать, доколе это будет угодно Господу Богу, моему владыке, — отвечала она.

— Нет для тебя другого владыки, — сказал он, — кроме меня. Я здесь единственный владыка.

Вдруг ему стало очень холодно, ибо сердце Анны-Ми, хотя еще билось, но постепенно леденело у него в груди. Почувствовав, что и это сердце скоро засохнет, он сказал Махтельт:

— Ты пришла вовремя, прекрасная девушка!

— Тот, кого ведет Бог, — отвечала она, — всегда приходит вовремя.

Вдруг он надменно вскинул голову и сказал:

— Не я ли Сильный, Красивый, Непобедимый? Все подвластно мне в час победы. Раньше я должен был петь в ночной темноте, в стужу, и в снег, и в ветер, чтобы привлечь к себе девушек, а ныне самая прелестная, самая знатная и красивая пришла ко мне без зова среди бела дня. Это ли не гордый знак моего могущества? Кто равен мне? Никто, кроме Бога. Ему принадлежит небо, мне — земля. Я всесилен, все живое подчиняется мне, надо всем живым я торжествую. И пусть обрушатся на меня вражеские полчища, молнии, громы, бури, меня никто не одолеет.

И он захохотал. И смеху его вторило эхо. И Махтельт почудилось, что в лесу прячется по крайней мере тысяча человек.

Злонравный сошел с коня и, взяв в руки золотой серп, встал рядом с Махтельт.

— Пришел твой смертный час, — сказал он. — Сойди с коня и ты.

И в нетерпении хотел снять ее с седла. Но Махтельт сказала:

— Не тронь, я сойду сама, и если мне суждено умереть, я умру без слез.

— Ты прекрасная девушка, — ответил он. И, сойдя с коня, она сказала:

— Мессир, прежде чем нанесешь мне удар, сними-ка свой плащ цвета спелой пшеницы! Мне будет жаль, если моя кровь запятнает твое платье.

Но прежде чем Галевин снял свой плащ, голова его скатилась к ее ногам.

И, глядя на бездыханное тело, Махтельт сказала:

— Самонадеянный, ты мнил себя непобедимым, но когда зверь не чует опасности, охотнику легче его убить! — И осенила себя крестным знамением».

И вдруг из лесу вышел Повелитель камней, уселся на теле Злонравного и взял в руки его голову, и заставил его петь. Он запустил руку в разверстую грудь Злонравного и вытащил из нее каменное сердце, и сказал:

« — Сердце честолюбца, каменное сердце, ты был при жизни трусом и потому жестоким; ты не довольствовался благами, которые даровал тебе в своей неизреченной милости Господь, тебя влекли к себе не доброта, отвага и справедливость, а богатство, власть и суетные почести; ты никого не любил. Стремясь к всемогуществу, ты без стыда убивал слабых. Да будет благословен Бог, рукою слабой и нежной девушки отсекший твою голову от тела и отнявший у тебя жизнь!

С этими словами он кинул сердце в снег, с великим презрением наступил на него, потом отбросил ногой в сторону, как мерзкую падаль, и, злорадно усмехаясь, произнес своим скрипучим голосом:

— Камень ты есть и камнем пребудешь еще тысячу лет, но камнем живым и страдающим. И когда придут люди ломать тебя, тесать и дробить, ты будешь чувствовать несказанные муки, но не сможешь жаловаться. Ты будешь камнем в церковном фундаменте и будешь нести на себе всю тяжесть здания; и все зло, всю тоску и муку испытаешь ты на себе. Сердце честолюбца, каменное сердце, страдай и терпи!

И, сказав это, Повелитель камней забрал сердце Злонравного. А бесстрашная Махтельт возвратилась в замок, где все встретили ее с ликованием».

Я дочитала легенду. В моей душе боролось множество чувств, и в голове возникала масса вопросов, на которые не было ответа. Я восхищалась храброй и бесстрашной девицей Махтельт! Как достойно ничего не бояться, зная, что за тобой правда. «Кого ведет Бог, тот всегда приходит вовремя». Я, например, боюсь всего на свете. Даже такой ерунды, как пауков, темноты, высоты, даже собственной тени могу испугаться. И тут, прервав мои размышления, позвонила моя подруга:

— А я вот что звоню. Ты участвуешь в акции «Подари сердце Сильберту»? Не знаешь, случаем, что победителю-то будет?

— Не знаю, — растерялась я.

— А чего ты сейчас делаешь?

— Читаю о храброй девице Матхельт. — Я оговорилась, благородную деву звали Махтельт.

— Про девицу Матхельт? То есть про Матильду?

— Отчего это ты решила? — опешила я.

— Ну, ясно же, это местное наречие, диалект, Гретхен в «Фаусте» — это же Маргарита, — пояснила подруга.

Вдруг все встало на свои места. Доктор Дирк, основатель корпорации «Братство камня», создал Сильберта, нашел способ вызвать к жизни легендарного злодея сира Сиверта, погубившего самых чистых и прекрасных девиц. Он отыскал камень, в который Повелитель камней превратил сердце злодея. И с помощью какой-то темной магии вызвал чудовищное создание к жизни. Но оно могло существовать и обладало силой, только когда другие люди отдавали ему свое тепло и любовь. Чтобы его любили, Дирк создал ему прекрасный образ и дал ему чарующий голос, как это было в легенде, и то же имя, чуть на другой лад — Сильберт. Очевидно, кроме нарисованного и зовущего своими песнями средневекового рыцаря, существовал и настоящий Сиверт — чудовище, которое скрывалось в лабиринтах башни. И существовала связь между этим чудовищем и башней, которая должна была бы вознестись до самого неба. И справиться с ним должна была я, Матильда, Маша. Но что я могла сделать? Крикнуть: «Тень, знай свое место!» Или: «Завулон, нет твоей власти надо мной!» Но ведь надо, чтоб все крикнули! А может: «Черный ворон, я не твой!» Ведь, в конце концов, Дирк — это ворон. Или просто сказать, как пушкинская Наина: «Герой, я не люблю тебя!» Но Сильберта греют тысячи сердец, что ему моя любовь или нелюбовь? Надо, чтобы произошло нечто, от чего бы они перестали любить его, хотя бы на мгновение задумались — кому отдают они свое сердце. Но что это должно быть? Что я должна сделать, чтобы тысячи сердец вдруг разом перестали согревать своей любовью злодея?

Но ведь бесстрашная Махтельт из легенды не придумывала ничего хитроумного.

И я решила сделать самое простое — рассказать правду о сире Сиверте. Чтобы хоть на одно мгновение множество людей почувствовали отвращение к его злодеяниям. И когда любовь к Сильберту исчезнет хоть на мгновенье, он тоже должен исчезнуть.

* Журнальный вариант

Нонна Ермилова		Художник Ольга Граблевская
Страничка автора		Страничка художника