Август 2008 года

Юлия ЧЕРНОВА

От редакции. Перед вами, дорогие читатели, глава из приключенческой повести молодой писательницы Юлии Черновой «Восточный секрет». Она о необыкновенных приключениях двух европейцев — брата и сестры, которые отправились в далекую и загадочную Японию, пытаясь выведать секрет изготовления фарфора; им помогает японский мальчик, волею случая оказавшийся на чужбине и воспитанный приемными родителями. Героев ждет много незабываемых встреч, опасных испытаний и новых впечатлений. А вот удастся ли им раскрыть «восточный секрет», об этом вы узнаете только тогда, когда рукопись станет книгой.

Адрес был обозначен очень просто: «Маркизу де Леруа, Париж».

«Дорогой дядя! Вот уже месяц, как мы жители фактории и чувствуем себя недурно. Мы уже побывали в гостях у губернатора, пока только у одного, а вообще их двое, и правят они по очереди, по полгода, и никогда не встречаются. Зачем это нужно, для нас загадка. Впрочем, голландцы, населяющие факторию, объяснили нам, что верховная власть в городе принадлежит даже не губернаторам, а некоему чиновнику о-мэцукэ, наблюдающему за порядком и заодно присматривающему за самими губернаторами, а также за иностранцами. С этой загадочной личностью мы пока не встречались и, надеюсь, не встретимся. Губернатор принял нас весьма любезно»…

— Почему ты не пишешь, что мы обменялись лишь двумя фразами, положенными по этикету? — встрял брат.

— Зачем расстраивать человека? — возразила Ивонна и продолжала письмо.

«Что касается нашего житья, то зря мы боялись неудобств. Фактория построена для голландцев, здесь все привычно».

Склонившись над плечом сестры, Голиаф прочитал написанное. Буркнул: «Да уж». Выпрямился и с отвращением окинул взглядом комнату: кресла, затянутые полинявшим бархатом, выцветшие гобелены на стенах, тусклый ковер на полу.

— Не жалуйся, — оборвала Ивонна, — мы выходим в город.

— Выходили, — подчеркнул брат. — Один раз, три недели назад.

— Зато сколько было впечатлений, — не сдавалась Ивонна.

«Город нам очень понравился, дома здесь одно-двухэтажные, некрашеные, деревянные, с решетчатыми окнами, затянутыми белой бумагой. Кругом маленькие, в несколько шагов, садики. Ярко зеленеют дубы, сосны, криптомерии. Мы с братом некоторые растения увидели впервые: бамбук, пальмы. Мне очень понравился кустарник хаги: он цветет как раз осенью. Длинные ветви просто усыпаны розовыми и фиолетовыми цветами. В городе много домов, где на первых этажах лавки ремесленников, а на вторых — жилые комнаты. Много складских помещений. Это здания, сложенные из толстых бревен, покрытые бамбуковой крышей. Стены обмазывают глиной, смешанной с толчеными ракушками — для защиты от пожаров. Рядом со складскими помещениями стоят большие узкогорлые кувшины. Брат заглянул в один и остался страшно разочарован: кувшин оказался полон жидкой грязи. Нам объяснили, что во время пожаров эту грязь выливают на соседние здания. Мы уже познакомились со всеми голландскими купцами. Японцев в Дэдзима пропускают только по особому разрешению. Я с трудом вытребовала себе двух служанок, но ни одна из них не знает нашего языка. Можете представить, сколько от них проку. Первые дни после прихода корабля в фактории царило оживление, шла торговля, заключались сделки, сновали чиновники. Теперь наступило затишье. Не стану утверждать, что люди маются бездельем, но каждый в свободное время считает своим долгом посетить наш дом, чем весьма нам досаждают».

— Если бы они не приходили, мы бы вовсе умерли от скуки! — вскричал Голиаф.

— Не могу же я написать, что мы приехали в Японию ради удовольствия пообщаться с голландскими купцами.

— Придется сознаться, что в город мы выходим… — он выразительно кашлянул, — не часто.

— Да вы что, братец! Хотите, чтобы дядя усомнился в успехе нашего замысла?

«Впрочем, строгости здесь немалые, и нам придется приложить усилий значительно больше, чем мы рассчитывали. Местные чиновники отправили гонца в Эдо, возможно, нам разрешат поездку в столицу. Сионе медленно привыкает к мысли, что он уроженец Японских островов. Он кланяется господину Ван Даллену, которого вспоминает десять раз на дню. Передайте и наш сердечный привет Вашему другу. Конечно, я мечтаю получить известие от Вас. Как поживаете, оставались ли погостить в Голландии? Обошлась ли без приключений обратная дорога? Надеюсь, следующее мое письмо будет значительно интереснее. Остаюсь верная вам Ивонна Женевьева де Леруа».

Ивонна отложила перо.

— Нам нужно срочно выбираться из Дэдзима.

— Ничего мы здесь не выведаем, — обреченно вздохнул Голиаф. — Разве что по дороге в Эдо…

— А если император не пригласит нас в Эдо? Или, хуже того, распорядится выслать из страны? И потом, если нас караулят здесь, то в пути наверняка будет сопровождать целый отряд.

Голиаф нахмурился.

— Что же ты предлагаешь?

— Напомнить о нас господину Тэракуре. Он, кажется, обещал помочь.

— О, дорогой господин Тэракура, как я ждала вас! — воскликнула Ивонна, стремительно входя в гостиную, и остановилась, словно налетев на стену. Она не узнала человека, склонившегося перед ней в почтительном поклоне.

Он был без парика, жесткие черные волосы сзади стянуты в узел, а на лбу выбриты, отчего лицо совершенно переменилось, сразу став похожим на лица стражников — появились характерное для них выражение надменного спокойствия и жестокости. Одет он был в белую куртку, длинную, ниже колен, с широкими рукавами. Под ней виднелась еще одна, светло-коричневая. Тонкий узор вышивки покрывал переливчатый шелк обеих курток и просторных штанов — хакама. На рукоятках двух заткнутых за пояс мечей поблескивали драгоценные камни.

На мгновение Ивонна сбилась с взятого тона. Она решительно не знала, как держать себя с этим человеком, ничуть не похожим на европейского кавалера.

— Как вы изменились, — сказала Ивонна. — Я никогда не думала, что от одежды столько зависит. До этого вы жили по обычаям моей страны, а теперь в права вступают законы, мне неведомые. Я боюсь непонимания.

— Надеюсь, я не погрешил против общего закона вежливости и не заставил вас ждать?

— Я несказанно благодарна вам, — заговорила Ивонна. — Ужасно боялась, что вы не пожелаете прийти. Начинаю думать, что проникновение в Дэдзима связано с серьезной опасностью. Мы живем, как зачумленные, никого к нам не пускают. Даже мои служаночки обязаны каждый вечер возвращаться в город. При выходе их каждый раз обыскивают и делают отметки в особых пропусках, что им выданы. Я чувствую себя узницей.

— Эти строгости касаются любых иностранцев, — возразил Тэракура с ноткой сочувствия в голосе.

— Но разве нельзя было сделать для нас исключения? — вздохнула Ивонна. — Мы же не купцы, мы приехали в Японию не ради наживы. Мы возвращаем Сионе на родину. А чиновники относятся к нему с тем же недоверием, что и к нам. Право, я начинаю думать, что мои соотечественники добрее.

— Не стоит отчаиваться, мадемуазель де Леруа. Все изменится, когда придет разрешение императора.

— У меня уже нет сил ждать, — сказала Ивонна. — А вдруг он откажет нам? Тогда получится, что мы затеяли путешествие на край света впустую. Не думала я, что добрые дела наказуемы. Меня печалила судьба бедного мальчика, — в руке ее возник кружевной платочек, чудо изящества, она смахнула им невидимую слезинку, выдержала паузу и продолжала уже совсем другим тоном. — Я так радовалась предстоящей поездке. Сознание, что ты поступаешь благородно, всегда придает сил. И потом я женщина, и ужасно любопытна. Чужая страна, чужие обычаи — все интересовало меня. И что же? За время, проведенное здесь, нам только дважды позволили выйти в город, к губернатору. А тем японцам, что допускаются сюда, категорически запрещено что-либо рассказывать о своей стране. Между тем, в нескольких кварталах отсюда, в городе, готовятся к празднику. Мои служаночки ходят веселые, бесконечно шепчутся и смеются. Сионе перевел мне их слова: они ждут праздника, украшают свой дом, готовят разные лакомства. Сионе говорит, что это праздник Сува — бога моря, основателя Нагасаки. На эти же дни приходится и праздник хризантем. Будет карнавальное шествие. Как бы я хотела его увидеть! — она сжала руки.

Тэракура сидел в кресле, спокойно и внимательно наблюдая за нею. Лицо его оставалось бесстрастным.

— Обратитесь к губернатору, — сказал он наконец. — Я поддержу вашу просьбу.

Ивонна всплеснула руками.

— Нет, нет, ни за что! Разве вы не знаете, во что превращается наш выход в город? За нами следует человек двадцать стражи, мальчишки оповещают всех о нашем приближении пронзительными криками, однажды в моего брата какой-то сорванец запустил камнем. К тому же, рост моего брата привлекает всеобщее внимание, собирается толпа. Подобное шествие будет соперничать с карнавальным. Я не желаю этого. Нет, видно, придется мне все дни коротать в этом убогом домишке, — она отвернулась, краешком глаза, однако, продолжая наблюдать за собеседником.

Тот неожиданно усмехнулся, встал и подошел к ней.

— Что же, мадемуазель де Леруа, — сказал он, и в черных глазах его зажглись насмешливые огоньки. — Вы малы ростом и изящны, ступаете мелкими шажками, если одеть вас в японское платье и закрыть лицо, можно будет рискнуть.

— Рискнуть?

— Насколько я понял, вы хотите посмотреть праздник? Вот я и предлагаю вам одеться японкой и выйти в город.

— Но с острова никого не выпускают.

— За небольшую сумму стража ослабит бдительность и не будет доискиваться, кто выходит: ваша служанка или кто-то еще с ее пропуском.

— Боже мой! — Ивонна прижала пальцы к губам. — Какие хитросплетения, обман, я так не привыкла к этому. Но если бы вы знали, как я скучаю здесь.

Губы Тэракуры чуть дрогнули в улыбке, но он тотчас принял серьезный вид.

— Я предлагаю вам невиннейшее развлечение. Почему вы должны страдать из-за нелепых запретов?

— Правда же, нелепых? — подхватила Ивонна. — И кто только их выдумал? Как будто я могу угрожать целой стране! Что случится, если я посмотрю праздник?

— Разумеется, ничего. Только потому, что с вами обходятся несправедливо, я и решился предложить такой благородной даме, как вы, обман, — он говорил это, глядя куда-то в потолок.

— Но, господин Тэракура, значит, брат не сможет провожать меня. Как же я буду одна, в толпе, не зная языка? Нет-нет, я никогда не отважусь.

— Я пойду с вами. Кроме того, вы сможете захватить Сионе.

— Как это мило с вашей стороны. Но, мне, право, неудобно. Вы, наверное, собирались провести праздник иначе.

— Моя жертва необременительна. Как вы говорили? Сознание, что ты поступаешь благородно… — он в упор посмотрел на нее, и Ивонна, чтобы не выдать своего замешательства, присела в глубоком реверансе.

— Завтра я приду за вами, — утвердительно сказал Тэракура.

Ивонна не стала спорить.

Процесс одевания был долгим и сложным, а участие в нем Ивонны — более чем скромным. Она стояла перед зеркалом, разведя руки в стороны, и служанки облачали ее в многослойное кимоно. Узор на ткани был подобран соответственно времени года. На снежно-белом шелке золотились и багровели кленовые листья. Широкий парадный пояс — оби — напротив, был черным, изукрашен шитьем в виде золотых чешуек и заткан белыми цветами. «Изумительная ткань», — думала Ивонна. Служанки запахнули на Ивонне кимоно и принялись подгонять его по фигуре: собрали в широкую складку и закрепили лентами. А когда пояс-оби был завязан в великолепный бант, Ивонне показалось, что за спиной ее выросли разноцветные крылья. Служанки между тем занялись прической Ивонны. Волосы ее разделили на пряди, закрутили в валик и уложили так, что две забавные кисточки спустились на виски. Ивонна тут же в мыслях отправилась во Францию, где король и его брат, герцог Орлеанский, немедленно затеяли дуэль и пали мертвыми к ее ногам. Тогда королем провозгласили герцога Шартрского, и тот, сам не свой от счастья, сразу женился на ней. Сделавшись королевой, она призвала ко двору своего дядю и подарила ему корабль, целиком груженный фарфоровыми изделиями. Что? Секрет фарфора? Конечно, его открыл Тэракура, в первую же минуту, как увидел ее в кимоно.

Вместо туфель Ивонне подали сандалии — гэта. Они были сделаны в виде крошечной скамеечки — деревянная подошва на двух подпорках. Служанки знаками объяснили, что гэта носят на улице, а дома ходят в носках с подошвой из толстой шерстяной ткани. Ивонна примерила гэта. Непривычная обувь норовила соскользнуть с ноги. Приходилось ступать осторожно, мелко семенить. Ивонна сдела несколько кругов по комнате, сначала опираясь на руку Тeнокe, своей прислужницы, затем самостоятельно. Довольная успехами, она решила, что пришло время во всем блеске явиться перед господином Тэракурой. Служанки распахнули двери. Тэракура обернулся. Увидел Ивонну. И… остался недвижим.

Ивонна забеспокоилась. Неужели Тэракура ее просто не узнал? Но, даже и не узнав, он должен был восхититься неведомой красавицей. Между тем, его лицо не выражало не только восхищения, но и вообще каких-либо чувств. Он оставался строг и замкнут, словно чиновник на корабле или стражник в Дэдзима.

Наконец Ивонну осенило: «Показное равнодушие — высшая доблесть». До сих пор Тэракура этой доблести не обнаруживал. И если теперь держался намеренно невозмутимо, значит… был всерьез взволнован. Ивонна немедля утешилась.

Сделав вид, будто не замечает его смятения и что, два часа вертясь перед зеркалом, она не этой цели добивалась, Ивонна притворно-озабоченно заговорила:

— Боюсь, переодевание мне не поможет. Как скрыть лицо? Подошла бы длинная французская накидка с капюшоном. Но увы! Надеть ее сейчас невозможно.

Тэракура кусал губы, стараясь не допустить на лицо улыбку. Ответил серьезно, в тон Ивонне:

— У нас существуют накидки-капюшоны, но их носят только зимой. Попробуйте примерить вот это.

Он протянул ей плоскую широкополую соломенную шляпу. Ивонна поморщилась: «Мою дивную прическу никто не увидит». Однако покорно надела, затянула под подбородком ленты. Тэракура отступил на два шага. Он уже не просто любовался, он оценивал: надежен ли маскарад? Ивонна сочла необходимым подогреть его решимость.

— Из-за меня вы подвергаетесь чудовищной опасности. В жизни не прощу себе, если подставлю вас под удар!

Тэракура откликнулся незамедлительно:

— Вам не о чем беспокоиться. Караульным хорошо заплачено. Только они и моя жена посвящены в тайну. Вечером вы будете моей гостьей. А утром, на празднике, в толпе, никто не обратит на вас особого внимания.

— Сионе!

Вошел мальчишка. В отличие от Ивонны, он не был в восторге от своего японского костюма. Его руки беспокойно двигались, все время одергивая одежду: праздничную куртку — хаори — и широкие складчатые штаны. Но в лице его жило ожидание праздника, ожидание большого приключения. Он едва узнал Ивонну, а узнав — одобрительно присвистнул. Ивонна ответила горделивой улыбкой человека, исполненного сознания своих исключительных достоинств. Следом за мальчишкой появился Голиаф. Он не выказал особого изумления, увидев вместо сестры очаровательную японку — привык ко всякого рода превращениям. Между бровей Голиафа залегла глубокая складка. Он беспокоился: впервые сестра оставалась без его поддержки и защиты.

— Ивонна, — сказал он, отводя сестру в сторону. — Мои советы, я знаю… Ты и без них… Будь осторожна.

— Обязательно, — серьезно отвечала Ивонна.

Замену плечистого Голиафа маленьким Сионе она не считала большой удачей. Ивонна расцеловала брата, взяла за руку Сионе — рука слегка дрожала, окинула взглядом комнату — тихую, скучную и безопасную — и обратилась к Тэракуре:

— Мы готовы.

— Прошу прощения, но у нас принято, чтобы мужчина шел первым, — извинился Тэракура, выходя в двери.

Ивонна так радовалась предстоящей прогулке, что от души извинила японцам столь варварский обычай.

У ступеней дожидались слуги господина Тэракуры. Ивонна встревожилась, представив, как шушукались бы парижские горничные и лакеи. Одни эти перешептывания могли всполошить стражу. Спутники господина Тэракуры хранили ледяное молчание. Ни один глаз не прищурился, ни одна бровь не поползла вверх, уголки губ не дрогнули. Слуги как по команде выстроились позади Ивонны — словно всю жизнь сопровождали ее вместе с господином Тэракурой.

…В несколько шагов маленький отряд пересек узкий каменный мост над нешироким грязным каналом. В лицо ударил запах застоявшейся воды. Ворота захлопнулись. Еще шаг, еще… Они удалялись от Дэдзима. Ивонна и Сионе заговорщически переглянулись и тихонько засмеялись, поздравляя себя с первой удачей.

Ивонна не могла нарадоваться. «Так-то, — думала она, — в Японию пускают только голландцев, точнее, голландских купцов. И держат их в Дэдзима. А я женщина, француженка, разгуливаю по улицам Нагасаки… И секрет фарфора узнаю непременно!» Сионе тоже не сомневался в успехе и шагал вприпрыжку.

Спохватывался, переходил на ровную поступь, но вскоре вновь не мог сдержать радости и начинал подскакивать.

Ивонна сразу потеряла направление в лабиринте узких улочек, но догадывалась, что удаляется от бухты — дорога поднималась на холмы. Девушка смотрела по сторонам и дивились. Город украсили к празднику. Простые деревянные дома скрылись под ворохом цветочных гирлянд. Над дверьми, воротами, перилами мостов, на деревьях, в общем, всюду, куда могли дотянуться человеческие руки, раскачивались разноцветные фонари, развевались яркие флаги. И чем богаче, больше был дом, чем просторнее сад — тем красочнее оказывалось парадное убранство.

Наконец, Тэракура подвел Ивонну и Сионе к воротам усадьбы. Девушка внимательно огляделась и уставилась в спину Тэракуры взглядом, исполненным бесконечного уважения. Количество цветов и фонарей, размеры флагов не оставляли сомнения, что эти владения принадлежат очень богатому и очень знатному вельможе.

Хозяин соблаговолил провести гостью по всей усадьбе, показал, как искусные работники ткут шелк, делают лаковые шкатулки, изготовляют веера и ширмы. (К досаде Ивонны, в поместье не нашлось фарфоровых мастерских.) Затем Тэракура обратил внимание Ивонны на маленькую водяную мельницу — упругая струя воды, весело журча, сбегала в крохотный пруд. Широким жестом обвел домики, где хранились запасы риса и другой еды. Потом указал на павильоны для отдохновения — в одном полагалось пить чай, в другом — любоваться цветами, в третьем — созерцать полную луну, в четвертом — слагать стихи.

В глазах Ивонны Тэракура сразу вырос и превратился в почтенного господина ТЭ-РА-КУ-РУ, лицо, осыпанное милостями сегуна. Ивонна не преминула себя поздравить с таким удачным знакомством.

На пороге дома Тэракуры появилась женщина. Ивонна оторопела. Женщина одета была во французское, сшитое по последней моде платье. Присутствовало все: пышная юбка на каркасе из китового уса, туго зашнурованный корсет, рюши из кружев, искусственные цветы, розетки, банты, оборки… Ивонна сообразила, что именно это платье она видела в ларе в каюте господина Тэракуры. Теперь голубой бархат охватывал фигуру молодой женщины, почти девочки. Из отороченных брабантскими кружевами рукавов выступали крошечные ладони. Лепестками вишни розовели губы. И между губ блестели в улыбке совершенно черные зубы. Ивонна вспомнила рассказы Сионе: после замужества женщина покрывает зубы черным лаком, а после рождения ребенка — сбривает брови.

Ивонна посмотрела на Тэракуру. Он не сводил глаз с жены и расплылся в улыбке, которую Ивонна нашла необыкновенно глупой. Она взглянула на Сионе. Тот выглядел не умнее — стоял, разинув рот, во все глаза глядя на хозяйку дома.

Тэракура очнулся и что-то сказал жене, отчего лицо ее осветилось. Перевел Ивонне ответ.

— Затея с переодеванием вдохновила Нисэй, и она решила последовать вашему примеру.

Нисэй посмотрела на Ивонну и любезно улыбнулась. Ивонна совершила невозможное и улыбнулась еще любезнее. Она даже попыталась присесть в реверансе, но кимоно мешало ей, и тогда Ивонна поклонилась по-японски, а Нисэй сделала реверанс.

Они вошли в дом. Полы устилали соломенные циновки — татами. В углу, в нише стоял букет бледно-лиловых хризантем. Мебели почти не было, если не считать трех низеньких столиков и ширмы, сплошь покрытой росписью: в золотистых лучах восходящего солнца зеленели ветви сосны и побеги бамбука, расхаживали по мелководью длинноногие и длинноклювые цапли.

Сквозь раздвинутые ширмы был виден сад. Аккуратно подстриженные кусты напоминали пышные зеленые подушки. Крошечный — в два шага — мостик отражался в зеленоватой воде. Маленькое озерцо окружали замшелые камни. У самой ограды возвышался пурпурный клен, ронявший листья на мягкий пышный мох. Ивонна застыла, благоговейно созерцая эту восхитительную картину. Внимание Сионе больше привлекало угощение.

На столиках возвышались водруженные одна на другую чашечки сакэ — рисовой водки; горкой лежал рис, перемешанный с вареными каштанами; белели нежные, почти прозрачные ломтики рыбы; от мяса, пожаренного в ящичке из криптомерии, поднимался приятный аромат. Сионе пришел в восторг при мысли, что отведает еду подобную той, какую готовила мать — в фактории подавались европейские кушанья. Проголодавшаяся Ивонна тоже с удовольствием оглядела стол. Ее особенно порадовало, что еда была положена в фарфоровые чаши и тарелки.

Стали рассаживаться — прямо на пол, на циновки, что позабавило Ивонну. Нисэй вдруг заявила, что обязанности хозяйки не позволяют ей долее носить изумительное европейское платье. И в самом деле, сидеть на коленях в каркасе из китового уса было невозможно. Нисэй выпорхнула из комнаты.

Ивонна воспользовалась ее отсутствием, чтобы в самых пылких выражениях поблагодарить Тэракуру.

— Мне выпало редкое счастье: увидеть Японию. Узнать обычаи страны, познакомиться с людьми, даже отведать кушанья. И все это благодаря вам. Какое счастье встретить такого доброго и самоотверженного человека.

Тэракура благосклонно внимал ей. Но тут появилась Нисэй, проявившая чудеса расторопности, и гостья поспешила умолкнуть. Нисэй надела розовое кимоно. На рукавах его лиловели гроздья глициний, алый пояс был украшен золотым геометрическим рисунком.

Ивонна, Сионе и Тэракура принялись за еду. Одна Нисэй не подсела к столику и не отведала угощения, а устроилась чуть в стороне. Ивонна отметила это и заключила, что ее собственное поведение должно казаться Нисэй вызывающим.

— Боюсь, мы не сумеем вам угодить, — говорила тем временем Нисэй (муж переводил ее слова). — Прошу вас, будьте снисходительны. Нам впервые выпала честь принимать такую гостью.

— Вы слишком добры, — отвечала гостья. — А я неумеренно дерзка. Сначала вторглась в вашу страну, потом — в ваш дом…

— Осмелюсь ли я сказать, как восхищаюсь вами, — продолжала Нисэй. — Отправиться за тысячи миль от дома! Для этого требуется удивительное мужество и целеустремленность.

Ивонна поспешила объяснить, сколь возвышенна и благородна была ее цель.

— Бедный ребенок, — говорила она, обнимая Сионе, — три года провел на чужбине. Легко представить, как он исстрадался. Он тосковал по нагасакской бухте, по рыбачьей лодке…

Ивонна всегда рассказывала эту историю с глубоким внутренним волнением. Тэракура, слышавший ее сотню раз, потихоньку начинал верить. Сионе кивал головой, подтверждая каждое слово — этому Ивонна его научила.

— Наверное, более всего тебя печалила разлука с родителями? — спросила Нисэй.

Сионе перестал кивать.

— У меня нет родителей, — ответил он и немедля набил рот рисом с каштанами: чтобы не вздумали продолжать расспросы.

— Ты сможешь вернуться к ремеслу рыбака, — доброжелательно подсказала Нисэй.

Сионе поперхнулся.

— Если мне дозволено будет выразить мое скромное мнение, — не унималась Нисэй, — я скажу: пусть на чужбине Сионе воспитывался в роскоши — на родной земле и бедность сладка. Пусть все его друзья остались в Голландии — на родной земле и чужие люди кажутся близкими.

Тэракура повернулся к Ивонне. Та мгновенно отвечала Нисэй:

— Ваш супруг знает, что такое разлука с отчизной. Думаю, он не согласился бы, даже имея таких друзей, как я и мой брат, навсегда остаться в прекрасной, но чужой стране. И я сама, счастливая вашей дружбой и влюбленная в вашу страну, никогда бы не забыла свой дом.

Нисэй задала совершенно невинный вопрос.

— А раньше вам приходилось путешествовать?

— Я несколько раз бывала во Франции. Точнее, жила попеременно то в Голландии, то во Франции. Я голландка только наполовину. Мой отец был французом…

Несколько минут разговор вертелся вокруг японских кушаний. Тэракура объяснил, что рис с вареными каштанами — ритуальная еда девятого дня девятого месяца. Как и сакэ с лепестками хризантем.

— Девятый день девятого месяца — праздник хризантем. Хризантема — символ долголетия. Вечером, в канун праздника на ее цветы кладутся хлопья ваты, чтобы они пропитались росой. Если обтереться утром этими хлопьями, можно одолеть старость.

Когда Тэракура говорил по-голландски, Сионе переводил его слова Нисэй.

— Хризантема — необыкновенно красивый цветок. Если не ошибаюсь, здесь изображена именно хризантема, — произнесла Ивонна, указывая на фарфоровую тарелку.

Тэракура подтвердил.

— Японские мастера создают удивительные вещи, — продолжала Ивонна. — Как европейцы ни пытались подражать им, ничего не вышло. Например, в прошлом веке Луи Потера изготовил смесь из песка, мела и соды, вылепил блюда и чаши и дерзновенно назвал их фарфоровыми.

При слове «фарфор» Нисэй подняла голову.

— Почему «дерзновенно»? — удивился Тэракура.

— Потому что они напоминали фарфор только по виду. Есть и пить из них было невозможно — края отламывались прямо в рот, — засмеялась Ивонна.

— Нет, настоящий порцеллин тонок, звонок и тверд.

— Как вы сказали? Порцеллин?

— Да. От итальянского «порчелла» — раковина.

— При чем здесь раковина?

Сионе, увлекшись разговором, перестал переводить. Нисэй тотчас коснулась его руки и попросила не пропускать ни слова.

— Фарфор так бел и хрупок, что полагают, будто его делают из толченых ракушек и яичной скорлупы. Уверяют, мол, китайцы смешивают ракушки и скорлупу, зарывают полученную массу в землю, где она лежит несколько десятилетий, а потом снова извлекают на свет и лепят посуду.

— Китайцы, действительно, выдерживают фарфоровую массу очень долго, в отличие от наших гончаров, которые сразу формуют и обжигают изделия. Но что касается ракушек и яичной скорлупы… Вас ввели в заблуждение. Все гораздо проще.

Ивонна слушала, затаив дыхание. «Сейчас он скажет… Сейчас»… Сионе смотрел на Тэракуру горящими глазами. От волнения он начал делать ошибки в переводе. Нисэй вся обратилась в слух.

— Толченые ракушки и яичная скорлупа… Звучит красиво. Боюсь, я вас разочарую. Фарфор не столь изысканного происхождения. Это просто-напросто обожженная…

И тут вмешалась Нисэй. Она негромко произнесла что-то. Сионе закусил губы от досады. Тэракура слегка покраснел — он понял, что увлекся, и объяснил:

— Моя жена напоминает: существуют тайны ремесла. У каждого народа они свои, и каждый народ имеет право оберегать их.

В эту секунду Ивонна совершила ошибку. Она негодующе уставилась на Нисэй. А та глазами указала на нее мужу. Миг, и девушка снова улыбалась. Но Тэракура заметил и запомнил ее возмущенный взгляд.

Ивонна поспешила загладить промах.

— Надеюсь, вы извините мое любопытство, если узнаете, чем оно вызвано. Со мной произошла ужасная история.

Нисэй, предвкушая очередную забавную выдумку, слушала с искренним удовольствием.

— Мы с братом были приглашены на день рождения к дяде. Надо сказать, мы его очень любим, а он обожает нас. Детей у него нет, вдовствует дядя давно, и всю свою нежную привязанность дарит нам. С детства мы ни в чем не знали отказа. Даже когда я взялась опекать Сионе и решила отправиться на другой конец света, дядя не стал возражать. Мы с братом всегда дорожили его расположением, и огорчить дядю считалось у нас страшным грехом. И вот, в день дядиного рождения, до прихода остальных гостей мы втроем захотели выпить кофе. Нам прислуживал прекрасно вышколенный старый дядин лакей. Он подавал кофе в маленьких фарфоровых чашечках. Вы, господин Тэракура, знаете, каким сокровищем считают фарфор в Европе. То, что дядя разрешал нам пользоваться чашечками, до которых никому больше не дозволялось дотрагиваться, было знаком особой милости.

Ивонна на секунду умолкла, с нежностью погладила фарфоровое блюдо и продолжала:

— Брат, желая выказать дяде свою любовь, взял у слуги поднос с чашечками и направился к столу. Я возмутилась — ухаживать за дядей было моей привилегией — и попыталась выхватить поднос. Брат поднял его так, что мне было не дотянуться. Брат мой очень высок, — пояснила Ивонна, обернувшись к Нисэй. — Я подпрыгнула, брат отпрянул, чашечки соскользнули на пол.

Голос Ивонны трагически дрогнул.

— Драгоценный дядин фарфор превратился в осколки. Это и стало нашим подарком дяде ко дню рождения… Я до сих пор не могу успокоиться. Готова заплатить любые деньги за две такие же чашечки, готова сделать их собственными руками, как бы это ни было трудно. Я их прекрасно помню. Маленькие… Круглые… Они напоминают бутоны роз — так изящны и тонки. Стенки чашечек бледно-розовые, и на них алой и золотой краской нарисованы две бабочки.

Тэракура с Нисэй переглянулись. Они поверили Ивонне — гостья обрисовала фарфор совершенно точно. Тэракура кивнул жене. Она вышла из комнаты и через мгновение вернулась, неся на черном лаковом подносе две чашечки — точь-в-точь такие же, как описывала Ивонна.

— Если вы согласитесь принять наш скромный дар, вам не придется попросту расходовать драгоценное время и силы, пытаясь вылепить чашки! — сладко улыбаясь, проговорила Нисэй.

Ивонна не обратила внимания на ее иронию.

— Точно такие же! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Дядя будет счастлив. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность. Но соглашусь взять подарок лишь в том случае, если вы возьмете мой.

К полному изумлению Тэракуры и его жены, Ивонна достала из рукава и разложила на циновках: золотые часы, два браслета черненного серебра, янтарные бусы и, сделанную из янтаря же, курительную трубку. Тэракура с женой начали отказываться, но Ивонна, глядя в заблестевшие глаза Нисэй, выдвинула неотразимый довод:

— Браслеты подойдут к вашему европейскому наряду.

Обмен подарками свершился к обоюдному удовольствию. Разговор вернулся в прежнее спокойное русло: к празднику, к хризантемам.

— О цветах хризантемы рассказывают следующее. Когда-то в Китае властвовал свирепый жестокий император. Как всякий человек с нечистой совестью, он боялся посмертного суда, а потому жаждал жить вечно, — Тэракура говорил медленно, тщательно подбирая слова, стараясь сохранить для Ивонны поэтическое звучание легенды и, одновременно, блеснуть даром рассказчика. — Император повелел изготовить живительный эликсир. Были сделаны тысячи проб и все — неудачные. Но один мудрец открыл императору, что чудодейственное снадобье можно получить из сока хризантемы. «Помни, — предупредил мудрец. — Сорвать хризантему может лишь человек безгрешный. Грешник же немедленно умрет». Император отрядил приближенных на поиски цветка. Но все они знали за собой тысячу грехов и ни один не осмелился коснуться хризантемы. Тогда император повелел привести к нему самых отважных юношей и прекрасных, добродетельных девушек. Им-то император и приказал сорвать драгоценный цветок. Но юноши и девушки были очарованы островом, где росла хризантема, и остались там навсегда. Так появилось новая страна — Япония.

Ивонна принялась благодарить за чудесный рассказ, за вкусный ужин, и в сотый раз — за подарок. Гостей отвели в предназначенную для них комнату, разгороженную ширмой. Кроватей — к изумлению Ивонны — не оказалось. На полу постелили футоны — не то легкие матрасы, не то плотные одеяла, а вместо подушек принесли низенькие скамеечки-подголовники. Войдя в комнату, Ивонна восторженно всплеснула руками. Нисэй улыбнулась, увидев, что именно взволновало чужестранку.

На многоступенчатой подставке, затянутой алым шелком, стояли куклы.

— Это император, императрица и придворные, — перевел Сионе слова Нисэй. — Обычно их выставляют в праздник девочек, третьего дня третьего месяца. Но маленькая Айко так полюбила кукол, что готова любоваться ими круглый год.

— Я понимаю вашу дочь, — искренне ответила Ивонна.

На верхней ступеньке располагались император с императрицей. На императоре был высокий причудливый головной убор. Черные блестящие волосы императрицы украшали драгоценные гребни и заколки. Одеты были супруги в тяжелые многослойные кимоно, расшитые золотом. За их спинами стояла шелковая ширма, а по бокам — фонари с росписью в виде веток цветущей сливы.

На второй ступеньке восседали куклы-придворные: фрейлины, министры, музыканты… Нижнюю ступеньку занимала кукольная домашняя утварь: зеркала, паланкины, наборы посуды и прочее, и прочее.

Ивонна любовалась куклами и слушала Нисэй.

— Завтра с утра мы отправимся в храм Сува, понесем дары божеству моря. Если вы пожелаете примкнуть к процессии, я приду помочь вам одеться. Боюсь только, я слишком нерасторопна и не сумею вам угодить.

— Большое спасибо, — отвечала Ивонна, — право, мне неловко вас затруднять.

— Для меня нет обязанности почетнее, чем служить уважаемой гостье…

Сионе, давясь зевотой, переводил этот поток любезностей. Наконец Нисэй ушла. Ивонна и Сионе посмотрели друг на друга, глубоко вздохнули и разошлись по разные стороны ширмы. Они заснули под стрекот цикад и стук колотушки: ночной сторож обходил квартал.

Юлия Чернова		Художник Шамиль Ворошилов
Страничка автора		Страничка художника