Май-июнь 2007 года
…
На вопросы журнала «Костер» отвечает Юрий ПРОЗОРОВ — директор Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской Академии наук
«ПОЭТ ГАРМОНИИ, СОГЛАСИЯ И СЧАСТЬЯ»
— Юрий Михайлович, десять лет назад, в 1997 году, Указом президента был утвержден Пушкинский день России. В преддверии этого праздника имя поэта все чаще начинает звучать с экранов телевизоров и в радиопередачах самого разного уровня. Как Вам кажется, справедливы ли пушкинские слова «Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости» по отношению к сегодняшней действительности, когда по телевизору идет реклама майонеза под перефразированные строки Пушкина, а в Пушкинском заповеднике напротив усадьбы в Михайловском возводят элитные коттеджи?
— Изречение Пушкина не подлежит переоценке ни в какой действительности. Но тут есть оттенки. Коммерческое или бытовое использование пушкинских образов, цитат, перефразировок, равно как и производство «шоколадных Пушкиных», — довольно давняя, восходящая еще к XIX-му веку традиция отечественной массовой и бытовой культуры. Читатели журнала «Костер», несомненно, не раз угощались шоколадом «Сказки Пушкина». Подобного рода применения или даже снижения пушкинской темы в обиходе повседневности бывают подчас безвкусны (напрашивается каламбур: шоколад вкусный), подчас смешны, а иногда шутливы и остроумны. Это живое присутствие Пушкина в живом потоке всякой всячины, именуемой жизнью. Однако та модернизация перспективного вида с Михайловского холма, которая формально совершается уже за пределами территории Пушкинского заповедника, то внесение обыденности и прозы в поэтическую панораму, которое грозит разрушением целостности воспетого Пушкиным и ставшего легендарным места, вызывает очень большие сожаления.
— Юрий Михайлович, когда говорят о Пушкине, чаще всего используют определение «гениальный». А что такое «гениальность», как Вы считаете? Это дар или проклятие?
— Если смотреть на эту тему при пушкинском — дневном — освещении, то в гениальности нельзя увидеть ничего иного, кроме избранности и дарования свыше. В понимании гениальности как проклятия ощутимы симптомы некоторой болезненности. При всем том дар — это еще и миссия, предназначение. Осуществление такого предназначения — великое бремя и великая ответственность. Константин Батюшков, ближайший предшественник Пушкина в русской поэзии, высоко им ценимый, имел основания написать: «Нам Музы дорого таланты продают…»
— А работает ли в жизни пушкинская формула о гении и злодействе?
— Относительно пушкинской формулы «гений и злодейство — две вещи несовместные», вложенной поэтом в уста Моцарта в трагедии «Моцарт и Сальери», следует заметить, что она относится к числу самых пленительных максим поэтического идеализма. Не случайно и произносящий эти слова Моцарт завершает их вопросительным восклицанием «Не правда ль?» — словно он не вполне уверен в своей правоте и просит подтвердить ее. В многообразии образов пушкинской поэзии мы даже найдем такие, в которых совмещенность признаков гения и злодейства достаточно очевидна. Например, образ Наполеона в стихотворении 1821 г. «Наполеон», вызванном известием о смерти французского императора. Тем не менее, заключить, что мысль о несовместности гения и злодейства не отражает реальности, тоже невозможно. Она отражает идеальную реальность, реальность, какой она должна быть при правильном ходе вещей, при нормальном распределении света и тени. В этом случае гений, и в особенности художественный гений, понимается не только как высшая степень одаренности творческими качествами, но и как творческий дар, неотделимый от устремленности к добру. Таков был Моцарт в пушкинской трагедии. Пушкин, однако, с умыслом избрал образ Моцарта для многозначительной поэтизации. Несомненно, он узнавал в Моцарте свой творческий и нравственный тип, созерцал в нем, как редко в ком, себя. Ведь и для Пушкина были характерны эта особая непроизвольность творчества, глубина и совершенство, облеченные в формы непринужденной легкости, эта чуждость напряжению, творческому действию с «усильным, напряженным постоянством», как говорит о себе Сальери. Черта своеобразия Пушкина состояла еще и в том, что он был, согласно критическому отзыву выдающегося русского философа Василия Розанова, «поэт мирового „лада“ — ладности, гармонии, согласия и счастья». Все это вместе может быть названо одним крылатым словом — моцартианство.
— Юрий Михайлович, скажите, пожалуйста, есть ли в русской литературе произведения, которые обязательно нужно прочесть в детстве и юности, чтобы не опоздать потом на всю дальнейшую жизнь?
— Перечень произведений, с которыми лучше всего знакомиться в отрочестве и юности, затруднительно сделать «оригинальным». В него должна входить «золотая классика»: Пушкин — как можно больше, проза Гоголя, поэзия и проза Лермонтова, лирика Тютчева и Фета, повести и романы Тургенева, Толстого и Достоевского, повести и рассказы Лескова, Чехова, Бунина, поэзия раннего модернизма… Границы этого списка могут быть весьма подвижны. Нужно только помнить, что культура не предполагает открываться человеку только на избранных, «любимых» страницах и должна существовать для него вся, в максимально посильных объемах.
— Юрий Михайлович, благодарим Вас за ответы, поздравляем с Пушкинским праздником и надеемся на новые встречи на страницах нашего журнала! Спасибо!