Февраль 2012 года

От редакции. Если бы существовала литературная премия «За разгадку исторических тайн и загадок», ее по праву можно было бы вручить сибирскому писателю Виктору Петровичу Рожкову. О нем, авторе увлекательных историко-приключенческих книг, человеке необычной судьбы, «Костер» уже рассказывал в февральском номере за 2008 год. В этом же номере была напечатана глава из неопубликованного «романа-легенды» Виктора Рожкова «Паруса на горизонте». Добавим к уже сказанному, что в декабре 2010 года, к 90-летию со дня рождения писателя, в Российской национальной библиотеке, а в ноябре 2011 — на Кинофестивале христианских фильмов «Невский Благовест» был показан документальный фильм «Приходит тайна», посвященный памяти замечательного писателя и удивительного человека. Правда, к сожалению, сборник избранных произведений В. П. Рожкова, задуманный сибирским издательством, пока так и не появился…

Следуя традиции открывать для вас новые имена, тем более что книг Рожкова в библиотеках Санкт-Петербурга вы не найдете (кроме, разве что, Российской национальной библиотеки и Библиотеки академии наук), редакция вновь обратилась к его творчеству.

На страницах нового номера «Костра» мы печатаем в журнальном варианте первую главу из повести В. П. Рожкова «Наследники Киприана». Вы будете ее первыми читателями. Нам, ребята, очень важно знать ваше мнение о прочитанном. Редакция журнала «Костер» обращается к вам с просьбой: напишите нам о своих впечатлениях. Ваши отзывы помогут в работе по подготовке к изданию сборника (или отдельных книг) замечательного русского писателя Виктора Петровича Рожкова.

Время действия повести — XVII век. То были годы расцвета Мангазеи, «города-призрака», «города-сказки», «златокипящего града государева». Город, просуществовавший чуть более 70 лет, находился на территории загадочной, полной тайн Югры, северной части Западной Сибири, которая в древности была страной гиперборейцев (аримаспов). Кстати, писатель, а в 40–60-е годы — капитан судна смешанного плавания Иртышского пароходства, Виктор Рожков первым написал об этом таинственном городе в художественном произведении. Роман «За морем Мангазея», повести «Киприанов след» и «Наследники Киприана» составляют трилогию о Киприане.

Киприан, о котором так ярко и увлекательно пишет В. П. Рожков, реальная историческая личность. Совсем молодым человеком он был направлен на служение в Сибирь. Когда патриарх Филарет вместе с царем Михаилом Федоровичем решили учредить в Тобольске новую архиерейскую кафедру, духовным пастырем решили выбрать именно Киприана, подвижника веры православной, человека умного, образованного и всеми уважаемого. В Сибири тогда наблюдалось «шатание умов, неустроенность душевная и легковерье», местные воеводы часто злоупотребляли данной им властью.

Киприан же был человеком чести, истинным бессребреником, отрицая в своем духовном служении роскошь, излишества и пустословие. Неординарная личность, он соединял в себе качества духовного просветителя, историка, дипломата, писателя и путешественника…

Над повестью «Наследники Киприана» писатель Рожков работал в последние годы жизни. В ней говорится о первых паломниках, миссионерах, землепроходцах — последователях владыки Киприана, дошедших до тихоокеанского побережья России. Начинался дальний путь для «старателей-паломников» от стен Соловецкого монастыря. На кочах — малых парусно-вёсельных судах, способных проходить через льды, с крестом и иконой Николы Морского, укрепленных на мачте-«щегле», они устремлялись навстречу неведомому «в пределы Югры для подвигов духовных».

Наследники Киприана

…Гряда пестро заснеженных, будто нарочно приплюснутых гор тянулась по горизонту, а ближе лесистые отроги их почти совсем сходили на нет, устремляясь к прибрежным отмелям, вперегонки с узкими полосами заполярных карликовых сосен.

Можно было подумать, что сама природа проложила здесь своеобразную границу между хаосом почти первобытной тайги и морем, с редким упорством выкатывающим на обледенелый берег тяжкие, в сизовато-свинцовой изморози, волны.

Надо сказать, что и все вокруг выглядело на редкость неприветливым, потерянным и унылым: вязкая зыбкость многодневных, тяжких туманов, шальные ветры, буйствующие здесь с особой яростью, вперемежку с дождями и снежным вихревым изобилием — казалось, напрочь зачеркивали даже малую возможность пребывания здесь человека. Но на самом деле это было не так.

Над опушкой ближнего леса тянулись полосы дыма, а чуть левее, там, где лес, редея, открывал широкую прогалину, ведущую к округлой поляне, можно было увидеть, что дым этот исходил от большого костра, вокруг которого удобно расположились люди, судя по одежде — охотники-вогулы. Они неторопливо беседовали, важно и многозначительно кивая временами друг другу, а в стороне, где под ветвями елей приютились с десяток берестяных чумов, за охотниками внимательно наблюдали обеспокоенные чем-то местные женщины и непривычно притихшие местные ребятишки.

Вскоре охотники, закончив беседу, направились в дальний конец поляны, где на каменистой площадке располагалось жертвенное место, или, как называли его здесь, капище идолов-сядаев, грубо вытесанных из стволов молодых кедров. За ним на возвышении между остро-ребристых глыб был укреплен идол из синеватого, с прожилками, камня, изображающий Мир Суснэ — всевидящего сына и бога всех вогуличей и остяков — Нуми-Торума.

Этот идол был щедро украшен десятками разноцветных матерчатых лент, перемазан кровью жертвенных животных. Буро-коричневые подтеки этой же крови густо покрывали плоские синевато-серебристые каменные плиты, нагроможденные у основания капища.

На гребне каменистой россыпи лежал, безжизненно раскинувшись, человек. Судя по его одежде, непривычного для здешних мест покроя и отделки, был он из дальних мест: рукава, широкий ворот и нагрудную часть куртки из грубо выделанной шкуры молодого медведя покрывали ряды синеватых, стальных пластинок. Подпоясан он был широким наборным ремнем с кольцами и замысловатыми амулетами-символами. Два таких же ремня, но поуже, перехватывали под коленками высокие, расшитые бисером сапоги-вытяжки. На голове, на самые уши был натянут горностаевый колпак с кистями по бокам.

Донельзя изможденное лицо этого совсем еще молодого человека отливало лиловой бледностью, зубы плотно сжаты, глаза закрыты, и лишь туго обтянутые кожею скулы, алея пятнами лихорадочного румянца, давали возможность судить о том, что он пока еще жив.

Охотники-вогуличи, перешедшие вскоре от костра к капищу, делая вид, что их вовсе не интересует лежащий здесь человек, с подобающей месту торжественностью продолжили беседу приглушенными, даже в чем-то испуганными голосами, не смея поднять головы перед ликом их грозного бога Нуми-Торума. Это продолжалось несколько минут, пока они, и вовсе замолкнув, не обратили взгляды на старика шамана.

Тот, понимая, что они доверяют ему начать разговор с богом, помолчал, но потом, пробормотав заклинание и не поднимая головы, льстиво затянул:

— О великий!… Мы, лесные вогулы, пыль у ног твоей пыли, милостиво просим, чтобы ты принял в жертву от нас кровь этого пришельца. Он первым из чужих людей нарушил главный закон леса: осквернил своим взглядом твое капище, посмел лицезреть тебя и повинен в смерти!.. Удостой нас своим повелением, словом, знаком, что дает нам право на его кровь…

Шумел дальними шорохами-скрипами лес, ворковал, словно голубь перед ночью, ближний ручей, а глазницы бога Нуми-Торума из пронзительно зеленых, отшлифованных временем камней, источали тяжелый взгляд, нестерпимый для любого человека.

Долго еще сидели вогулы у ног своего бога, сдерживая дыхание, боясь пошевелиться, но бог был по-прежнему безмолвен, и тогда они, по знаку шамана, все так же не поднимая головы, один за другим покинули капище.

Меж тем, именно в эту минуту по телу лежащего на камнях человека прошла судорога, и он, хоть и с трудом очнувшись, открыл глаза. Бледная, будто выцветшая голубизна их тут же стала темнеть, взгляд сделался более осмысленным, а вскоре и явно тревожным. Облизнув губы, растрескавшиеся от недавнего жара, он тяжело вздохнул и, увидев окружавших его идолов, ужасаясь в душе, зашептал слова молитвы, спрашивая сам себя:

— Да это же капище вогульско, как же занесло меня сюды?..

И сразу, будто ветром тугим ударило в лицо — нахлынули воспоминания, набирая скорость, на ходу обрастая подробностями, выстраивая уже в ряд события недавних дней… Все еще непослушное тело пронизовалось болью, но он нашел силы, чтобы, упираясь руками в скользкие замшелые камни, приподняться и сесть. Так лучше и, как ему казалось, скорее думалось, а это сейчас в его положении было крайне необходимым.

Человек этот, по имени Векша, был широко известен в таежных краях как на редкость удачливый охотник. В племенных ватагах местных жителей не зря его звали звериным шаманом, колдуном, а при встрече обходили стороной или вынужденно и лживо кланялись, стараясь поскорее разминуться с этим странным для них человеком.

Размышления Векши были вскоре прерваны: он перенес внимание на вторую каменистую площадку у костра, где, как по всему было видно, готовилось какое-то торжество. Женщины, негромко напевая заунывно-тревожную мелодию, повыдергивали с поверхности площадки всю траву, тщательно подмели ее пихтовыми веничками, перевитыми разноцветными лентами, усыпали песком. Мужчины вбили посредине площадки высокий кол с головой оленя наверху, а к основанию кола набросали еще несколько волчьих и медвежьих голов.

Вскоре вокруг площадки собралось все население вогульского стойбища. В костер подбросили несколько охапок сухих сучьев, и едва бледно-сизый дым, почернев, взметнулся к небу, как на площадку выскочили два молодых охотника. На головах их были берестяные колпаки-маски, отдаленно напоминавшие медвежьи головы, а на руках — рукавицы из медвежьих лап с черными загнутыми когтями.

То наступая, то отступая друг от друга, охотники, переваливаясь, закружились по площадке, и каждое движение их было в точности таким же, как у резвящихся молодых медведей. Это был древний ритуальный танец, исполняемый в честь сына бога Мир-Суснэ, которого вогулы вновь хотели разжалобить и заставить беседовать с ними.

Все, что происходило на площадке, было хорошо видно сидящему на камнях Векше. Хотя сам он, оставаясь в тени идолов, был незаметен. За это время сознание его полностью прояснилось, и он, зная многие лесные обычаи, сразу понял, что грозит ему после того, как охотники-вогулы закончат жертвенный танец медведя. Не теряя времени, он тут же опустился на спину, сжал зубы, чтобы не застонать, и, скатившись по россыпи плоских камней, чувствуя, как по-сумасшедшему колотится сердце, задыхаясь, пополз средь высокой травы к ближней опушке леса, окружавшего поляну.

Добравшись до кустов, особенно плотно растущих здесь, Векша, как бывалый охотник, приподнял над травой голову, осторожно посмотрел вправо, влево и убедился, что ничего опасного для него пока не наблюдается.

По привычке, приобретенной годами скитаний, он тут же прикинул, как и с чем ему пускаться в путь. Он не имел запаса еды, зелейных припасов, был безоружен, у него не было даже охотничьего ножа, без которого в тайгу не направится ни один уважающий себя человек. К тому же вогуличи могли в любую минуту обнаружить его отсутствие и броситься в погоню, а им, коренным следопытам, отыскать его след не составит большого труда. «Думай, думай, поспешай!» — торопил сам себя Викентий, размашисто вышагивая по узкой прогалине, уводящей в глубину леса.

Может, везение сопутствовало Викентию, а может, просто случай добрый выпал, но когда путь ему преградила неширокая шустро-говорливая речка, Викентий обрадовался: «А ведь к месту, к месту мне сейчас речушка сия: течет-то она как раз в мою сторону…» Он тут же столкнул два обглоданных волнами ствола покрепче, связал их ветвями тальника и, устроившись полулежа на середине, оттолкнулся от берега.

На счастье, Викентию не встретилось на пути ни завалов, ни запруд, а когда к вечеру речка, приняв по пути несколько широких ручьев-притоков, стала заметно полноводней, Векша, решив, что он уже достаточно далеко от вогульского капища, остановился.

Причалив к противоположному берегу и покрепче привязав свой плот, он, кое-как устроившись на бревнах, заснул.

…Когда он, приподняв голову, потряс ею и, окончательно проснувшись, открыл глаза, прямо перед ним, уставив ему пищаль в грудь, стоял здоровенный мужик, видом охотник, чернявый, нахохлившийся, злой, а второй, видно, его напарник, вытаскивал зачем-то на берег стволы, на которых приплыл сюда Викентий, спасаясь от вогуличей.

— Ну, — хрипло протянул чернявый мужик, все еще упирая пищаль в грудь Викентия. — Молися, княжич, напоследок да скоренько перед кончиною. От вогуличей уйти исхитрился, от нас — не уйдешь!..

Виктор Рожков		Художник Шамиль Ворошилов
Страничка автора		Страничка художника