Май-июнь 2011 года

Как мы и обещали вам, дорогие читатели, в Пушкинский день России мы вновь встречаемся с Всеволодом БАГНО — директором Пушкинского Дома. Всеволод Евгеньевич — член Всемирного клуба петербуржцев, филолог-испанист, член-корреспондент РАН, автор книги «Дорогами Дон Кихота», переводчик и очень интересный человек.

— Всеволод Евгеньевич, Пушкинский день России наполнен стихами. Они звучат на Мойке, 12, на площади Искусств у памятника Пушкину, на Пушкинской улице, в библиотеках и литературных клубах. А как нужно понимать слова Пушкина «не тот поэт, кто рифмы плесть умеет»? Кто же тогда поэт «по Пушкину»?

— Прежде всего — творец. Творец нашего внутреннего мира. Вашего, моего, а значит — и всего народа. А значит — и истории народа. А поскольку мы великая страна, и никто нас с этого места не сдвинет, то Россия участвует в истории всего человечества. Вот предназначение поэта — участие в истории человечества. Вот та роль, которую сыграл Пушкин. А не просто рифмы и стихи.

— Пушкин писал, что вдохновение — это способность души живо реагировать на впечатления. Значит ли это, что его Сальери, поверявший алгеброй гармонию, был лишен вдохновения и не мог считаться настоящим творцом? Что важнее в произведении искусства — совершенная форма выражения или живое впечатление?

— Разговор на самом деле очень не простой. И очень важный. Вы вспомнили пушкинского Сальери, а значит, и Моцарта. Конечно, Пушкину ближе Моцарт. Но без Сальери не было бы и Моцарта. А «хищный глазомер простого столяра» — это кто? Это отчасти и Сальери. Это тип Сальери. И вообще в этом — в отточенности формы — стихия Сальери. И в сочетании этой выверенной формы с моцартовским вдохновением возникает то, что является гениальным произведением искусства. И для Пушкина, конечно, неотторжимо было одно от другого. Разумеется, впечатление и вдохновение важнее. Но Пушкин же оттачивал свои стихи. Нелепо и наивно считать, что они рождались такими, какими мы их знаем. На самом деле за этой моцартовской легкостью пушкинского гения скрывается очень много сил и труда. Так что этот вот сальериевский «хищный глазомер» в искусстве все равно необходим.

— Сейчас родители жалуются, что дети мало читают. Книга погибает под натиском компьютера?

— Умная книга должна уметь бороться за себя. Не умерла же живопись после появления фотографии. Наоборот, обогатилась новыми приемами. Возникла великая живопись. Появился, например, экспрессионизм, постимпрессионизм, кубизм. Ведь не умер же театр после появления кино и телевидения. Он стал немного другим — отточил свое мастерство, стал ярче, умнее, развился, нашел новые формы и средства выразительности. Идет постоянная борьба за души. Конкуренция закаляет. И книге надо становиться умнее. Надо уметь побеждать.

— Правда ли, что настоящая литература взрослеет вместе с читателем и в каждом возрасте читатель может найти в одной и той же книге ответы на новые и новые вопросы?

— Мне кажется, что человек с годами не становится ни лучше, ни тоньше, ни глубже. Взрослый ничем не лучше ребенка. Тут дело в другом. Одну и ту же страницу, даже одну и ту же строку каждый день можно читать другими глазами. Вот ветер чуть иначе подул, солнце чуть иначе легло, и вы уже чуть изменились. Это как свет на картинах Моне — его стога одинаково хороши и на заре, и в сумерках.

— А какие книги повлияли на Вас в детстве?

— Детская литература — это всегда сотворчество. Все начинается с голоса, когда нам читают наши первые книги, а мы слушаем и рассматриваем иллюстрации. Это единый эстетический комплекс, как у Дягилева и мирискусников. Мне навсегда запомнились детгизовские издания английских песенок в переводе Маршака. Может быть, благодаря этой детской книге я теперь стал переводить испанский детский фольклор. В средней школе меня увлекла «Библиотека приключений». Жюль Верн, Майн Рид, Купер… Эти книги для нашей библиотеки подбирала мама, они, видимо, ей тоже очень нравились. И я ей за это несказанно благодарен.

— Как Вы считаете, какая цель должна быть поставлена еще в детстве, чтобы жизнь не предстала потом «даром напрасным и случайным»?

— Не знаю, нужно ли ставить какие-то цели. В нашей истории много отрицательных примеров фанатичного служения идее. Мне кажется, что цель жизни — сама жизнь. И нужно, наверное, жить именно так, чтоб жизнь сама оказалась целью. Мне очень нравятся слова Ходасевича: «Благодарю за этот мир, великолепный Твой подарок». Если так относиться к жизни, то тогда она ни в коей мере не окажется даром напрасным и случайным.