Как только отец уехал, над двором пролетел аист. Тень скользнула по траве, накрыла клетку с впавшей в ступор Матильдой, задела крылом Лену и метнулась вверх по бревенчатой стене дома. Мы запрокинули головы. Аист пролетел очень низко, едва разминувшись с самодельной антенной, прикрепленной к деревянному шесту.

— Наверное, — сказала Лена, — кому-то принес.

Когда я понял, что хотела этим сказать моя семилетняя сестренка, то криво улыбнулся и прибавил:

— Ага, проблем.

Антенна мне совершенно не нравилась. Черный кабель обвивал полутораметровый шест, извивался по крытой шифером крыше и нырял в отверстие, проделанное в раме окна. Антенна напоминала паука — кривого и ржавого. Я спросил у деда, который смотрел на нас, как люди, наверное, смотрят на снег, выпавший в августе:

— Сколько каналов ловит ваш «паук»?

— Не помню, — признался дед, — телевизор сломан.

Я расстегнул кожаный чехол на поясе, достал сотовый телефон — подарок отца на пятнадцатилетие. На прямоугольном экране горели слова ПОИСК СЕТИ. Превозмогая желание размозжить телефон об угол бревенчатого дома, я медленно убрал подарок отца обратно.

— Интернет-кафе, конечно, в вашей глухомани нет?

— А? — дед приложил ладонь к уху, из которого торчал пучок седых волос. — Есть растворимый кофе, поедим, попьем. Наверняка проголодались с дороги.

Он улыбнулся, предъявив все шесть сохранившихся зубов. Почему-то мне показалось, что он прекрасно расслышал и понял мой вопрос. Из темной прохлады бревенчатого дома вышла дымчато-персиковая кошка и с такой силой потерлась о ногу деда, что казалось, тот немедленно рухнет на землю. Еще две кошки расположились в тени забора, разглядывая Матильду как некий редкий городской деликатес. Сама Матильда замерла в клетке, не двигаясь, и казалось — не дыша. Иногда, когда в окружающей обстановке происходили неожиданные изменения, наша морская свинка вот так вот впадала в ступор. Будто компьютер, который «завис», обрабатывая массив информации. Конечно, безопаснее было оставить ее в городе, но сестренка ни за что не захотела расстаться со своей любимицей. Думаю, теперь дни, а может и часы Матильды сочтены. Лично я поставил бы на дымчато-персикового зверя, которой настолько демонстративно не обращал внимания на клетку со свинкой, что казалось, уже сейчас продумывает алиби.

Дед сделал шаг вперед, протягивая руку к одной из сумок, стоящих на земле вокруг нас, и Лена невольно отшатнулась, крепко схватив меня за руку. Ничего удивительного: последний раз она видела дедушку несколько лет назад, и, скорее всего, это воспоминание стерлось из ее памяти.

Дедушка снова улыбнулся:

— Сейчас мы перекусим, а потом пойдем, посмотрим кроликов. Ты любишь кроликов?

Ручонка, крепко сжимавшая мою руку, разжалась. Я увидел, как глаза сестры загорелись.

— Кролики белые?

— Если помыть, да.

— Мне в туалет, — сказал я, направляясь к калитке в огород. — Не волнуйся, Лена, я быстро.

Лена и не думала волноваться.

— А как их зовут? Сколько их? Как зовут кошек? А есть у вас пони? — слышал я, затворяя за собой деревянную калитку. — А ваши кошечки подружатся с моей Матильдой?

Длинная черноволосая девчонка фотографирует сама себя на цифровик

Буйно заросший лопухами и крапивой огород на севере и западе весьма условно ограничивал покосившийся деревянный забор, а на юге — новенькая сетка-рабица, натянутая на высокие металлические столбы. Соседский двор, разлинованный сеткой на одинаковые ромбики, был завешан бельем, которое раскачивал теплый, прокаленный солнцем ветер. За бельем проглядывал кирпичный дом. Перед белой простыней длинная черноволосая девчонка фотографировала сама себя на цифровик.

Я негромко свистнул, и девчонка, разглядывающая результат на экранчике фотоаппарата, подняла на меня огромные карие глазищи. Я улыбнулся и помахал рукой. Девчонка показала мне язык и скрылась среди простыней, как актриса, ушедшая за кулисы.

«Интересно, — подумал я, — что за радость сниматься на фоне белья?» Но мое настроение улучшилось.

Я пересек огород по едва видной среди сорняков тропке, миновал покосившийся деревянный туалет, перемахнул полуразрушенный забор и направился вслед за аистом.

Возле грунтовой дороги, проложенной через капустное поле, возвышалась водонапорная башня. На ее вершине, в просторном гнезде, на худых красных ногах стоял аист. У подножия башни, спиной ко мне, мальчишка бросал перочинный нож в кочан капусты. На кочане черным маркером была нарисована мишень. Чаще всего ножик, сделав несколько оборотов в воздухе, втыкался в «яблочко». Мальчишка был так увлечен, что заметил меня только шагов с пяти.

Он резко обернулся и, прищурясь, уставился на меня. Только сейчас я обратил внимание, что перочинный ножик он метал, а теперь держал, левой рукой.

Мальчишка бросает перочинный нож в кочан капусты

Мальчишка был примерно одного со мной возраста. В удивительно грязных, рваных шортах, синей майке и стоптанных сандалиях на босу ногу. На голове — красная бандана. Загорелый — аж до красно-коричневого. Обе коленки в зеленке. Этой же зеленкой на левой ноге была выписана небольшая буква М.

— А ты еще кто? — тихо сказал мальчишка.

Он подбросил ножик в воздух — поймал за лезвие, снова подбросил и поймал за рукоятку.

И даже не скосил глаз в сторону подлетающего в воздух ножа.

— А ты кто? — вопросом на вопрос ответил я.

— Я Москва, — мальчишка выпрямился.

— В смысле, — догадался я, — ты из Москвы?

— Это само собой. Но еще меня так зовут. Здесь. Москва.

— В таком случае, я — Орёл.

— Ловко, — признал мальчишка. — И звучит куда лучше, чем, например, Козельск.

Мы невольно улыбнулись.

— Я тебя здесь раньше не видел. Никогда.

Я кивнул.

— Был здесь всего один раз, пару лет назад, но тогда мы с родителями заезжали буквально на один час. Теперь придется задержаться.

— Добро пожаловать в Деревню брошенных детей.

— Куда добро пожаловать? — не понял я.

— Это лагерь отдыха для бедных, ссылка для непослушных, курорт неудачников. Наверное, что-то у тебя случилось, Орел, раз вместо Турции и Египта тебя скинули сюда.

— У меня все в порядке, — ощетинился я.

— Конечно, — легко согласился Москва. — Я здесь уже в третий раз, торчу аж с конца мая, и у меня тоже все хорошо. Ты сам чей будешь?

Я повернулся к домикам, скудно разбросанным вдали, и показал на крышу дедова дома.

— У тебя опасные соседи, — бросил загадочное Москва.

— Девчонка с фотиком?

— Это Галя. У нее два старших брата-близнеца. Мы зовем их Братья Кличко. Разъезжают на дурацких розовых велосипедах. Держатся особняком. Задираются. Но особенно берегись Тени, она еще вчера отвязалась и может находиться где угодно.

Москва посмотрел на солнце, как люди обычно поглядывают на настенные часы, сложил перочинный ножик и убрал его в карман.

— Мне пора, — сказал он. — Сегодня вечером брошенные дети будут жечь костер у реки. Хочешь присоединиться?

Я кивнул.

— Тогда встречаемся в семь возле высохшего колодца.

Он поднял с земли красный велосипед, запрыгнул в седло и быстро закрутил педали, удаляясь в сторону деревни. Первые несколько метров он, будто забывшись, ехал по правой колее, потом свернул на левую. Ветер стих. Полуденное солнце давило на голову большим желтым пальцем. Я принялся разглядывать аиста в гнезде, которому не было до меня никакого дела.

Вечером исчезла Матильда. Лена выпустила ее из клетки, чтобы поиграть с ней во дворе, на секунду отвлеклась, и морская свинка исчезла. Я лично обыскал весь дом, сараи, двор, огород… Никаких следов Матильды! Было много слез, и я смог уложить сестренку спать, лишь пообещав, что завтра обязательно разыщу ее любимицу. Засыпая, сестренка спрашивала у меня, когда за нами приедет мама, и мне снова пришлось врать.

В результате на встречу я пришел только в половине восьмого. На краю старого, обросшего мхом колодца сидел Москва.

— Ты опоздал, — сказал он, скидывая камешек в зев колодца.

— Извини.

Я заглянул в колодец. Дна было не видно. Камешек звякнул далеко внизу о металл.

— Почему отсюда ушла вода?

— Одни говорят, что во время войны в колодец упала авиабомба. Не сработала, но вода ушла. Мне лично больше нравится такое объяснение: старый колодец — вход в потайной подземный ход, который ведет к развалинам графской усадьбы.

Москва спихнул камешек побольше. Звяк внизу прозвучал громче и тревожнее. Я представил, как срабатывает там, внизу, старый ржавый детонатор.

— Ты, я вижу, не с пустыми руками, — Москва смотрел на пакет у меня в руке.

— Ну да. Тут хлеб, немного сала и сосиски. Сосиски московские, — добавил я, решив, что это будет приятно моему новому знакомому.

— Отлично! — Москва спрыгнул с колодца. – Тогда пойдем, ребята мечтают с тобой познакомиться.

Когда мы вышли из деревни, дорогу нам перебежала дымчато-персиковая кошка моего деда. Рядом с ней семенила Матильда. Именно рядом, а не впереди — спасая свою жизнь. Кошка и морская свинка бежали как сестры или закадычные приятельницы. Миг — и обоих поглотили заросли.

Я покосился на Москву, тот смотрел на небо. Над головами пролетел аист, утюжа землю своей тенью.

К речке мы подошли на закате. С земли поднялся рыжий паренек в ярко-зеленых мокрых плавках. Он широко улыбнулся и протянул мне руку в сверкавших каплях воды.

— Это Питер, — представил его Москва.

Я пожал влажную ладонь и улыбнулся.

— Меня зовут Орел.

— Очень приятно. Вы опоздали.

Я поставил пакет с припасами на землю и огляделся. Напротив узкая речка разливалась в небольшую заводь, пригодную для купания. Трава на берегу была вытоптана, а с ветки растущего на берегу дерева свисала «тарзанка» — веревка с привязанным к ней велосипедным рулем. Левее пляжа, в том месте, где два берега максимально близко подступали друг к другу, был перекинут мостик: две широкие доски и деревянный шест, прибитый к деревьям на уровне головы взрослого человека.

Заросли на другом берегу раскачивались, мелькали полуголые загорелые фигуры, и слышался стук топора.

— Еще неделя каникул, — весело сказал Питер, — и дрова придется таскать из дома.

Москва повернулся ко мне.

— Ты поможешь?

Я кивнул.

— Вы идите, — сказал Питер и лег в траву на спину. — А я покараулю вещи.

Между рекой и деревней простирался луг, на том берегу толпились холмы, на вершине самого высокого росло единственное дерево — двойная сосна, похожая на гигантскую заготовку для рогатки. Источником дров были заросли карликовых деревьев, прижимающихся к руслу реки. То тут, то там в зарослях зияли проплеши.

Топором размахивал (стоило заметить — весьма бестолково) пацан — на голову меня выше и шире в плечах. Каждый раз, когда лезвие топора вбивалось в сухой ствол дерева, жир на его спине начинал ходить волнами, как желе. Вокруг него крутился, рискуя получить обухом по лбу, пацаненок лет двенадцати, в очках. Он подбирал хворост.

— Это Курск, — громко объявил Москва, указывая на толстяка с топором. — Очкарика зовут Ботсвана.

Ребята замерли на месте и медленно обернулись.

— Орел, — представился я.

Мы обменялись рукопожатиями.

— Поправьте меня, если ошибаюсь, — сказал я, — но Ботсвана это не город, а государство где-то в Африке.

— Совершенно верно, — просиял очкарик. — Мои родители работают там в посольстве. Контракт у них заканчивается только в следующем году, но возможно, они будут его продлевать.

Он не слишком весело улыбнулся и поправил очки, сползшие по обгорелому носу.

— Он нам все мозги вынес этой своей Ботсваной, — сказал Курск.

— К тому же, — прибавил Москва, забирая топор у Курска, — не назови мы его Ботсваной, у нас было бы две Москвы.

Москва взвесил топор в руке и пятью точными ударами перерубил ствол дерева, на который Курск, судя по зарубкам, потратил ударов двадцать. Дерево рухнуло в заросли, и подскочивший к нему Москва принялся споро отсекать ветки. Стоило признать, топором он орудовал так же ловко, как и ножом. Нам оставалось только переносить дрова на другой берег. В чистой и прозрачной воде от наших теней разбегались косяки маленьких рыбешек. Солнце заваливалось за горизонт, и всё стало алым.

Последнюю партию дров перенес через речку Москва. Он сбросил обрубки ствола с плеча, вбил топор в самый толстый обрубок и критически посмотрев, сказал:

— Должно хватить.

Костер разводили уже в сумерках. С реки потянуло холодом, будто кто-то включил кондиционер. Рыжеволосый Питер прыгал на одной ноге, натягивая затертые до дыр синие джинсы. Зажужжали, пронзая подступающую тьму, легионы, центурии и когорты комаров.

Разводил костер, к моему удивлению, не Москва, а самый молодой член Клуба брошенных детей — Ботсвана. Мальчишка достал из маленького рюкзачка газету, ловко сложил на старых углях домик из хвороста, зажег спичку, и уже через секунду небольшой огонек запрыгал на сухих ветках. Ботсвана подкормил костерок несколькими ветками побольше и с удовлетворением посмотрел на получившийся результат. Выросшее пламя отражалось в круглых линзах его очков. Ботсвана улыбнулся.

Окончательно стемнело. Я поднял голову, да так и не смог ее опустить. От красоты звездного неба что-то в желудке ежесекундно переворачивалось.

— Такого неба в городе нет, — тихо сказал Москва. — Правда, Орел?

— Правда.

— Вон тот ковш, — произнес Ботсвана, — это Большая Медведица. А вон там, — мальчишка поднял руку, — зодиакальные созвездия, Весы и Водолей.

— Совершенно не похоже на весы, водолея и медведицу, — заметил я, — но все равно красиво. Ботсвана достал из рюкзачка красный тюбик, выдавил на палец немного пасты и принялся втирать ее в шею и лицо.

— Реппелент от комаров, — пояснил он, заметив мой вопросительный взгляд. — Будешь?

Я кивнул. Следом за мной воспользовался реппелентом Питер, Москва отказался, и, покосившись на него, отверг средство от комаров и Курск.

— Значит, вы называете себя брошенными детьми? — спросил я.

Ботсвана посмотрел на Курск, Курск посмотрел на Питер, а Питер перебросил взгляд Москве. Москва улыбнулся.

— Все не так плохо, — сказал он. — Просто Ботсвана иногда шутит, что нас отдали назад. Аисту.

Курск и Питер рассмеялись. Негромко и неубедительно.

В заводи громко плеснуло. Мои новые знакомые вздрогнули, смех оборвался. Все, дружно обернувшись, уставились в темноту. Я тихо сказал:

— Рыба. Бобер или выдра.

— Ага, — протянул Москва таким тоном, будто я сморозил несусветную чушь. — Ну-ка, Бот, посвети.

Ботсвана извлек из рюкзачка аккумуляторный фонарь-прожектор и щелкнул переключателем. Желтый луч протянулся к реке, высветив круги, расходящиеся по воде. Ботсвана светил до тех пор, пока волнение на реке окончательно не прекратилось и заводь не стала напоминать темное зеркало, обрамленное зарослями. Только тогда мальчишка погасил фонарь и поставил его на землю рядом с собой.

— Монстр боится света, — совершенно серьезно сказал он.

— Монстр? — я подумал, что ослышался. — Какой монстр?

Вместо Ботсваны ответил Москва:

— Что-то живет в реке. Иногда мы находим странные следы на берегу.

— Вы меня разыгрываете?

— Нет, — Москва покачал головой. — В прошлом году его видел Воронеж. Издалека, но все-таки… Он сказал, что больше всего это было похоже на небольшого крокодила. Мы считаем, — Москва обвел взглядом друзей, — что это и есть крокодил.

Я промолчал. Достал из пакета связку сосисок, разрезал ее перочинным ножом и, протянув каждому из брошенных детей по штуке, принялся остругивать ветку.

— Это все граф, — сказал Курск и ругнулся, прихлопнув разом десяток комаров, впившихся в шею.

— Говорят, — пояснил Москва, — у него был бестиарий, полный всяких экзотических зверей. Может быть, некоторые экземпляры умудрились выжить и расплодиться.

Внезапно меня пронзила мысль, что очень может быть, на этом самом месте, много лет назад, босоногим мальчишкой сидел мой отец. Ведь могло быть так, что и его пытались запугать историями о монстре в реке?

— В этой глухомани, — сказал рыжий Питер, — происходят странные дела.

Брошенные дети дружно закивали.

— Однажды ночью, на том берегу, за мной гнался черный козел, которого ни у кого в деревне нет, — продолжил он, — а Ботсвана видел шаровую молнию размером с футбольный мяч.

— Воронеж прошлым летом видел крокодила и однажды ночью пришел на деревенский погост, — подхватил Курск, не отрывая голодного взгляда от жарящейся на огне сосиски, — там он встретил трех безобразных старух, они грелись у костра. Они расспрашивали его, хорошо ли он учится в школе.

«Не Воронеж, — подумал я, — а чистый Макбет».

— Что касается меня, — широко улыбнулся Москва, — то за те четыре лета, что я провел в этой дыре, необычностей хватит на небольшую книжку. Взять, например, то дерево, — он показал на сосну, росшую на другом берегу, — местные жители называют это дерево «Две сосны». Дерево пользуется дурной славой, говорят, что старый граф баловался колдовством в тени его кроны. Еще говорят, что корни сосны цепко держат старинный клад, а вблизи кладов, как известно, «чудится».

Москва многозначительно замолчал, пристально уставившись на сосиску, так, будто на мясе проступили таинственные письмена.

— И что конкретно ты видел? — не выдержал я.

Мальчишка пожал плечами.

— Однажды дерево меня к себе не пустило.

Москва вытащил сосиску из огня, поднес к лицу, критически осмотрел и сунул обратно. Курск кивнул. Ботсвана тихо сказал:

— Оно не всякого и не каждый раз к себе подпускает. Особенно в полнолуние.

— Днем отсюда до дерева минут сорок пути, — продолжил Москва, — однако той ночью я истратил целый час, но так и не смог к нему приблизиться. В итоге развернулся и пришел назад. К костру.

Курск произнес:

— Ты правильно сделал, что вернулся. Вся твоя затея могла плохо закончиться. «Две сосны» исполняет только одно желание.

Я решил подыграть.

— Какое желание? — спросил я.

Курск растерянно посмотрел на своих друзей, так, как будто случайно проговорился.

— Ну, — произнес Ботсвана, — Воронеж говорил, что любое желание, при условии, конечно, что хочешь этого больше всего на свете. Нужно подойти ночью к дереву, положить руку на ствол и, загадав желание, закрыть глаза.

— Звучит просто, — прокомментировал я.

Курск, Москва и Ботсвана одновременно покачали головами. Питер замер, рассматривая «Две сосны».

— Нет, — сказал он. — Совсем не просто.

— И ваши желания сбылись?

— Сбылось у Воронежа, — сказал Москва и, подумав, прибавил: — Наверное, поэтому в этом году его и нет с нами.

Я поднялся с земли и посмотрел на дымящуюся сосиску на конце ветки. Она выглядела вполне прожаренной, но слишком горячей.

— В таком случае, стоит попытаться и мне.

Ребята переглянулись.

— Я бы дал тебе фонарь, — медленно сказал Ботсвана, — но «Две сосны» не любят электрического света.

— Угу, как и монстр. Я понял. Если не вернусь через два часа, значит, не вернусь никогда.

Я повернулся спиной к костру и зашагал к речке, едва не расхохотавшись, когда услышал, как Ботсвана говорит своим друзьям:

— Зря он так шутит.

Стоило признать, брошенные дети хорошо играли свои роли. Я никогда раньше с ними не сталкивался, но я пару раз отдыхал в летних лагерях и прекрасно знал, как принимают новых ребят. Уверен — ночной поход к сосне и обратно — это своего рода испытание. Тест на мужество. Посвящение. Мне нарочно понарассказывали страшных историй, и, возможно, по дороге к сосне попытаются напугать.

Туман висел среди деревьев, росших на берегу, как большие простыни цвета топленого молока. Я едва разглядел мостик, и только мог расслышать, как кто-то большой проплыл под его досками, когда я был на середине. «Бобер, выдра или большой усатый сом», — подумал я, но воображение услужливо нарисовало крокодила.

Чтобы добраться до цели моего путешествия, нужно было перевалить через два небольших холмика. Странное дерево венчало вершину третьего холма — самого большого среди остальных. Узкая тропинка забирала влево, боязливо огибая «Две сосны». Я быстренько взбежал на первый холм и посмотрел назад.

Речку окончательно затянул туман, и честно говоря, мне стало несколько не по себе, когда я представил свое возвращение. Конечно, никакого крокодила не было, и быть не могло, но…

Я подул на сосиску и откусил. Жир потек по подбородку, и я вытер его тыльной стороной ладони. Мне был хорошо виден костер на том берегу и фигурки ребят. Четыре маленькие фигурки. Москва, Питер, Курск и Ботсвана. Никто из них не успеет забежать вперед, чтобы прикинуться черным козлом или крокодилом. Если меня и станут пугать — делать это будут брошенные дети, загодя притаившиеся в засаде. Может быть, Воронеж.

Я помахал рукой, хотя и не был уверен, что меня с того берега видно, и, развернувшись, бегом спустился с холма. Здесь лежала тень от следующего холма, и в довершение (как будто одной тени было мало), среди холмов, как большой белый змей, разлегся туман. Я моментально сменил бег на осторожный шаг, боясь налететь на камень, и прибавил скорости, только взбираясь по склону следующего холма. По всему выходило, что доберусь до дерева я быстрее сорока минут.

Белый змей тумана в следующей низине был толще, больше и плотнее. Я снова сбавил шаг, но, пройдя низину наполовину, споткнулся, не удержался на ногах и рухнул на землю. Падая, я инстинктивно выставил перед собой руку, и, хотя не выронил ветку с сосиской, последняя прочесала по земле, собирая пыль и грязь. Я тут же вскочил на ноги, отряхнулся, повернулся, пытаясь рассмотреть, за что я зацепился, и внезапно понял, что не могу понять, откуда я пришел. Туман был так плотен, что я не видел собственных сандалий, землю и окружавшие меня холмы. Только высоко в небе, сквозь туман, как сквозь матовое стекло, просвечивали звезды.

— Черт, — выругался я, и в ту же секунду где-то в окружившем меня тумане возник звук.

Это было металлическое позвякивание, сначала тихое, потом все громче и громче, по мере того, как кто-то или что-то приближалось ко мне. Откуда-то пришла и не хотела уходить совершенно безумная мысль: «Не стоило мне так ругаться».

— Это Воронеж, да? — спросил я. — Не надо меня пугать. Не страшно. Нисколечки. Ни чуть-чуть.

Голос мой почти не дрожал, но в этот момент странное позвякивание стихло. Совсем рядом со мной. И ему на смену пришло рычание. Это был низкий горловой рык, совершенно точно не принадлежавший человеку. Звук шел от земли.

— Кто здесь? — прошептал я, в буквальном смысле слова чувствуя, как волосы у меня на затылке встали дыбом. Я сделал несколько шагов назад, пристально вглядываясь в туман.

Рычание. Низкое. Угрожающее. И металлическое позвякивание, раздавшееся в тот миг, когда кто-то двинулся следом за мной.

Я пошел сквозь туман, не поворачиваясь к невидимому, а потому вдвойне ужасному существу, спиной. Каждую секунду я рисковал снова споткнуться, упасть на землю и превратиться в легкую добычу для монстра. Я так ясно представил себе клыки на собственной шее, что по спине побежали мурашки.

— Не боюсь, — шептали мои губы. — Не боюсь. Не боюсь.

Начался подъем. Моя голова, а затем плечи, вынырнули из тумана. Я продолжал пятиться назад и через несколько секунд стоял на склоне холма. Вокруг меня лежала тень от сосны, похожая на гигантскую букву Y. Ноги мои будто приросли к земле, и я зачарованно смотрел на стену тумана, одновременно боясь и желая увидеть преследовавшее меня существо.

Звяк. Звяк. Темный силуэт превратился в черного, как смоль, дога, выступившего из тумана. Пес, размером с теленка, замер на расстоянии прыжка, обнажил зубы, похожие на набор разбойничьих ножей, и зарычал. С ошейника свисал длинный обрывок цепи, волочившийся следом за псом и позвякивающий на камешках.

— Ты Тень? — спросил я, чувствуя, как ужас меня покидает.

Пес был само воплощение кошмара, но когда в тумане его видели только глаза воображения, он был еще страшней.

— Тень, которая отвязалась?

Пес прекратил рычать и, склонив голову на бок, посмотрел на меня с новым, теперь не только гастрономическим интересом.

— У тебя симпатичная хозяйка. Галя. Так ее зовут?

Я сдернул с ветки остатки сосиски и бросил ее на землю. Пес тщательно обнюхал подношение и буквально заглотил его, прихватив одновременно и часть дерна. Обрубок хвоста несколько раз дернулся. С неба донеслось хлопанье крыльев. Может быть, это был аист, может быть, нет. Я не отрывал взгляда от Тени. Пес развернулся и растаял в тумане. Несколько минут я стоял на месте, прислушиваясь к тому, как затихает позвякивание цепи, затем поднялся на холм, положил руку на ствол сосны и, закрыв глаза, загадал желание.

Когда зазвонил телефон на поясе, я от неожиданности вздрогнул, убрал руку с коры и достал сотовый из поясного чехла.

— Алло. Малыш?

— Да, мама.

— Куда вы пропали? Я целый день до вас пытаюсь дозвониться. Как Лена?

— Лена хорошо. Спит. У нас здесь плохая связь. Берет, по-видимому, только с вершины самого высокого холма.

— Мы приедем в субботу. Мы с папой приедем в субботу.

— Вы с папой? Вдвоем?

— Да, — в мобильнике помолчали, всхлипнули и прибавили, — мы приедем вдвоем.

— В эту субботу? — уточнил я.

— Да. Знаешь, Малыш, если захотите, мы вас заберем домой. Не думай, я в курсе, что ты не хотел ехать в эту глухомань.

Я оглянулся. Холмы, залитые лунным светом, звездное небо, речка, укутанная туманом, и маленький огонек костра на том берегу. Москва. Питер. Курск. Ботсвана. Брошенные дети. Я вспомнил девочку, фоткающую себя на цифровик, аиста в гнезде, высохший колодец. Представил Братьев Кличко на розовых велосипедах, крокодила на берегу реки и шаровую молнию размером с футбольный мяч.

— Малыш, ты еще там?

— Да, мама. Я все еще думаю.

Журнальный вариант

Следующая страница

Юрий Лузан		Художник Ольга Граблевская
Страничка автора		Страничка художника